Моя мама учила меня обратному. Она всегда подчеркивала мою индивидуальность и очень переживала, что своей болезнью фактически лишила меня нормальной юности, но, конечно, она была не в том положении, чтобы отказаться от моей жертвы. Мама любила жизнь и цеплялась за нее до последнего. А я любила ее за силу и стойкость.

14. 6.3

Нет, она что, правда не понимала, что происходит за стенкой? Не слышала, как в нее бьется изголовье кровати, когда у отчима отказывали тормоза, не слышала моих стонов, которые я изо всех сил душила, потому что было ужасно стыдно стонать под маминым мужем? Да-да, то, из-за чего я плакала в первые месяцы, постепенно начало приносить мне стыдное удовольствие. Господи, как я за это себя ненавидела… Один ты и знаешь. Ненавидела так, что я до сих пор не понимаю, как в те годы не вышла в окно.

Вероятно, дело было в моем проклятом либидо. А тогда я была уверена, что хуже меня человека нет. Что я какое-то исчадие ада. В какой-то момент я поймала себя на мысли, что избегаю своего отражения в зеркале, боясь увидеть там… Что? Рога и копыта? И сколько бы ни убеждал меня психолог, что это было насилием до конца, я… Я так и не смогла отпустить свою вину полностью. Да, поначалу мне пришлось сломать себя и согласиться с происходящим. Да, ради мамы. Но потом я… Я кончала под отчимом, да.

Тогда-то я, наверное, окончательно и закрылась. Нет, ну а с кем бы я могла обсудить свою жизнь? Кто бы меня выслушал? Кто бы понял? Нашлись бы такие, кто бы не осудил? Я смотрела на своих одногруппников, как на неразумных детишек, чьи проблемы мне казались нелепыми и надуманными. Да, теперь я понимаю, что обесценивала их чувства. Что, конечно, не делало мне чести, но в то же время… иначе просто не могло быть. Я же сравнивала! И в сравнении с пиздецом, что творился в моей собственной жизни, в их, на мой взгляд, царил полный штиль. Они просто не знали, что такое безысходность.

Мама-мамочка…

Отложив макбук, я схватилась за сигареты. Тех почти не осталось, а я что-то так разнервничалась, что решила сходить в магазин. Спросила у Надежды Дмитриевны, не нужно ли чего купить, накинула куртку и пошлепала вверх по улице к перекрестку, на котором располагались все более или менее значимые институты – сельский магазин, клуб, администрация.

За прилавком в магазине стояла стереотипная торгашка из анекдотов. Пергидрольные кудри, голубые тени, хищные ногти-стилеты.

– Мне весь Парламент, что у вас есть. И красное вино.

– Все, что есть, или бутылочку?

Ох, хороша-а-а! Я стрельнула в тетку указательным пальцем, мол, зачет, теть, и развела руками:

– Все не надо. Можно парочку.

– Есть предпочтения?

– Желательно, чтобы я после него выжила. Впрочем… – договорить мне не представилось шанса, потому что колокольчик на двери звякнул, извещая о приходе нового посетителя. Архип... Я даже не удивилась тому, как на его появление отреагировало мое тело – это чувство вошло в привычку.

– Привет, Архип. Сейчас принесу твою сметанку, только девочку рассчитаю…

Архип окинул недобрым взглядом мои нехитрые покупки. Ой, да бог ты мой! Тебе ли меня осуждать? Сам ведь вчера бухал. Тоже мне.

– У меня ДР… – тем не менее, поспешила я оправдаться, засовывая покупки в пакет.

– Что?

– Говорю, у меня день рождения.

– Ясно.

И все? Ну, а чему я, собственно, удивляюсь?

– Поздравляю, Даша, – раздосадованно пробубнила я. – Счастья тебе и здоровья. Прими в качестве подарка портрет, написанный мной, и...

– Я его уничтожил, – прервал мой спектакль Архип, сосредоточив на мне немигающий взгляд. – Он не получился.

Мои глаза шокированно распахнулись. А предательские слезы подкатили так неожиданно, что если что и помогло их сдержать, так это как раз мой шок. Я же… Ну, как бы никогда не плачу. А тут такой пустяковый повод. И вообще… Какого черта?!