Словно в доме поникшем не спит
Простудившийся тихий ребенок.
И в дороге под шорох страниц
Этот кров вдруг увидится мною
До скрипучих подошв половиц,
Пропитавшихся стынью земною,
До пятна на сыром потолке,
До смятенья над детской кроваткой,
До таблеток, дрожащих в руке,
В пузырьке, закупоренном ваткой.
Увядает рисунок цветов
На халате, застегнутом криво.
Кто сказал, что прекрасна любовь?
В страхе вечном она некрасива.
Упаси нас от горестных дней,
Засевающих землю дождями!
В дверь ворвется ватага парней,
И качнется вагон под ногами.
С дерзкой стрижкой своей наголо,
Смотрят в грязные карты застыло,
Словно выросли те, на кого
Материнской любви не хватило.
Словно мать их не ждет до утра,
Не пугается странным привычкам,
Словно в страхе не ловит она
Ускользающий пульс электрички…
Станица Усть-Медведицкая
Когда уйдет из жизни горечь,
С дождем впитается в траву,
Я град донской Серафимович
Опять станицей назову.
Мечта, окрепшая с годами,
Забросит нас в надречный сад,
Где дни расходятся кругами,
Как много лет тому назад.
Ты встанешь над бодучей кручей,
Твои глаза затопит Дон,
И я на лавочке летучей
Не докричусь тебе вдогон.
Любовь одно лишь разумеет:
Прижаться к прошлому бочком
И волю вычерпать смелее
Своим дырявым черпачком.
Мне за спиной твоей теплее,
Когда судьбы не превозмочь…
Мне возле глаз твоих светлее
В грозу накликавшую ночь.
…По зноем выжженной станице
Заезжая гуляет грусть,
В донской бликующей водице
Ловлю губами слово «Усть…».
И для тебя шепчу признанье,
Что это, видно, неспроста
Мне в «Устъ-Медведицком» прозванье
Все время чудятся «уста».
Оно зимой замерзнет льдинкой,
Весной капели станет вить,
Чтоб летом горькою травинкой
Уста родные оживить…
Пасха
Все детство мое облицовано снами,
В них теплится память моя изразцами,
Апрельское солнце очнулось за шторой,
За самой последней чертой, за которой
Лишь вечность
И стол лишь обеденный наш,
Где ссоримся с братом, деля карандаш.
Как нужен весеннему дому
с крылечком
Цветной карандаш, голубое сердечко!
А в домике этом с привычной опаской
Бабуля готовится праздновать Пасху.
Вот в миске глубокой, как талый
снежок,
Тяжелый и плоский осел творожок
И яйца скопились один к одному,
Такие цветные, как сон в терему.
И тут же, на лавке, желта и суха,
Осиные гнезда свила шелуха.
Как робко склонялись бабулины плечи
В молитве – наутро,
в молитве – на вечер.
И праздник являлся
в положенный срок,
И шла она в церковь, собрав узелок.
Бежали мы утром из детской кровати
С утра прикоснуться к ее благодати.
И праздник тихонько светился над нами,
…Все детство мое облицовано снами.
Святые дни
Минуты скорби и метаний
В своей молитве дли и дли…
Они вернулись из скитаний,
Забытые святые дни.
Они кружились над крестами,
Где раньше в мертвенном свинце
Их гнали длинными шестами
С кровавой тряпкой на конце.
И близко их не подпускали…
Лишь в глубине, где чист исток,
На избу с теплыми плечами
Садился белый голубок.
Но про себя мы тихо знали,
О том шептала нам листва,
Что жизнь, как прежде, отчисляли
Со дня Христова Рождества.
Учись прощенью на досуге!
Когда легко былому мстить,
Не лучше ль вспомнить друг о друге,
Не лучше ли себя простить?
Неужто снова захотели.
Чтоб в этом прошлом наконец
Стоял на согнутых коленях,
Как враг отъявленный, отец?
Младший брат
Буду спать при горящей лампаде,
Белый свет и оглох, и ослеп,
Полетит в горевом снегопаде
Паутинками липкими снег,
Буду спать я в тоске и дурмане –
Отчий дом, это воля твоя! –
На тобой сбереженном диване,
На пружинах его бытия.
Это грозная вечность украдкой
Положила на сердце ладонь,
Чтобы в нем негасимой лампадкой
Возгорелся бессильный огонь.
Кто мне вехи судьбы обозначит
И укажет мне – кто виноват?