– Здравствуй, Маша. Я – Дубровский! – Люба застегнула на ухе длинную серебряную серьгу в виде снежинки, а после небрежно приподняла левую бровь. Она точно знала, что такая простая мимика доведет Соболеву до белого каления. Журавлева давно заметила, как болезненно этот прием действует на дядю, на Михайловну и даже на математичку Говорову. Люба жалела об одном – она так и не научилась управлять второй бровью.

Женька фыркнула, задохнувшись от возмущения. Любе показалось, что та с удовольствием вонзила бы сейчас острие своего вычурного зонтика ей между ребер. Но нет, вместо этого Соболиха глубоко вздохнула, а потом вдруг медовым голосом протянула:

– Гляжу, твой дядя сегодня тоже не поскупился на шмотки, да, Журавлева? Правильно, невзрачную внешность нужно чем-то прикрыть. А хрустальный венец так сияет, что просто ослепит всех судий!

– Кокошник это, слабоумная, – пожала плечами Люба, отнюдь не спешившая сообщить задире, что её одежда уже завтра вернется к спонсорам, и она, Журавлева, никогда не получит ее в личное пользование. Какая именно фирма подарила платье, Люба не знала, ведь пакет, который ей вручила Зорина, был совсем обычный, черный, без какого-либо намека на бренды.

– Ох, нарвешься ты когда-нибудь, Журавлева, – выдохнула Женька, – подними свою задницу, и катись уже в зал, по-хорошему тебе говорю! Тебе нужно в листе у ведущей «Барышни» отметиться, что пришла и выступишь. Скажи «спасибо», что я тебе, дуре, напоминаю!

Люба, вместо ответа, погляделась в зеркало. Возможно, следовало еще чуть-чуть припудрить лицо. Уж слишком бледная кожа! Или, может, и так сойдет?

Быстро встав из-за стола и освободив место другой девочке, которая решила подправить размазавшийся макияж, Люба вышла в зал, оставив хрупкий кокошник лежать на столе.

Большой зал радовал глаз разноцветными шарами, игрушками разных форм и размеров и живыми цветами, расставленными в больших тонких стеклянных вазах по периметру. Организаторы конкурса явно не поскупились, чтобы придать торжественность мероприятию. Удивительные черные стулья, бокалы и посуда из черного стекла – эффектное и необычное дополнение к окружающему интерьеру и пестрым, как стеклышки в калейдоскопе, стенам. Столики удивляли теплой лимонной подсветкой изнутри, создавая ощущение, что ты находишься в каких-нибудь сталактитовых пещерах.

Люба быстро нашла ведущую конкурса и отметилась в заявочном бланке. Ведущая, оказавшаяся улыбчивой, чуть полноватой женщиной в очках, протянула Любе значок конкурсантки и смущенно заметила:

– Будешь выступать под номером двадцать восемь. Предпоследняя. Все, кто пришли до тебя, тянули жребий. Но ты опоздала.

Люба уныло кивнула. И, правда, как-то неудачно все сложилось, причем с самого утра. Пощечина Михайловны все еще горит на щеке. А ведь она потратила приличное количество тонального крема, чтобы ее замазать! И, похоже, неприятности продолжаются…

«Все же плохо, что я выступаю в самом конце. Не люблю так. Придется нервничать, завидовать тем, кто «отстрелялся» раньше… Да и оценки, скорее всего, будут выше у тех, кто выйдет на сцену в первых рядах… Но вдруг я ошибаюсь? Может, если буду в конце, то жюри меня лучше запомнит?»

Звук разбитого стекла, донесшийся до неё, заставил Любу подскочить на месте, а потом со всех ног броситься в гримерку. Следом за ней туда же поспешили ведущая и одна из официанток.

Девочка замерла на пороге, не веря своим глазам: весь пол был усеян мелкой хрустальной крошкой. Посреди гримерки стояла Соболева, с самым трагическим видом заломив руки:

– Любаша, прости! Я только хотела поближе рассмотреть твой чудесный венец, а он – возьми да и выскользни из рук! Какая жалость, правда? Не волнуйся, моя мама возместит стоимость вещи, – Женька перевела хитрющий взгляд чуть раскосых глаз на ведущую, – Римма Федоровна, в «Московском шелке» найдется какое-нибудь украшение, которое Люба могла бы использовать вместо венца? Ну, там, ленточка, цветочек?