Когда я закончил объезд Баргойской степи, я вернулся на несколько дней в Селенгинск, отчасти, чтобы отдохнуть, а отчасти, чтобы сделать новый запас сухарей, сахару и чаю и закупить новый ассортимент подарков.

Закончив свои приготовления к новой поездке, я опять пустился в путь, на этот раз с целью обследовать бурят, живущих вдоль большого тракта между Верхнеудинском и Селенгинском. И эта поездка меня обогатила многими ценными сведениями, несмотря на то что тамошние буряты были уже немало затронуты русской культурой.

Многие из них рядом со скотоводством занимались также земледелием. Известный процент этих бурят говорили уже по-русски, еще большее их число понимали русский язык. И все же в их укладе жизни сохранилось еще много пережитков их некогда примитивного родового строя.

В августе месяце я объезжал кударинских бурят, живших по нижнему течению могучей Селенги и при самом впадении ее в озеро Байкал. Эти буряты были уже сильно русифицированы во всем, что касается их материальной культуры. Их главными занятиями были земледелие и рыболовство, скота держали очень мало; они жили уже деревнями и давно перестали кочевать с места на место. Они уже переняли у русских много хозяйственных навыков и приемов. Однако при всех этих отличительных чертах их хозяйственного строя у них сохранились в нетронутом виде многие древние обычаи и обряды.

Они были шаманистами, и эта первобытная религия была основой их духовной культуры. Не удивительно, что их фольклор – их сказки, песни, празднества, траурные обряды – был настоящим кладом для этнолога и этнографа, и я использовал этот клад, как только мог.

Очень много интересного и важного я узнал о хозяйственном быте кударинских бурят, в особенности о той роли, которую в их жизни играет рыбный промысел, занятие, которое наложило особый отпечаток на все население, и русское и бурятское, живущее в устье весьма богатой рыбой Селенги.

Закончил я в 1892 году свои странствования по бурятским стойбищам объездом так называемых закаменских бурят, живших в очень гористой и лесистой местности юго-западной части Селенгинского округа.

Особенностью этих бурят было то, что они содержали очень мало скота и не знали земледелия. Главным их занятием было звероловство. Отведенная им территория изобиловала пушным зверем – в их лесах водились белки, лисицы, соболи, горностай, не говоря уже о крупном звере. И охотничий промысел обеспечивал закаменским бурятам весьма сносное существование.

Для меня эти буряты представляли особый интерес как потому, что их первобытное хозяйство было живой страницей давно ушедшего прошлого, так и потому, что их образ жизни содействовал сохранению у них многих институтов весьма древнего характера – таких институтов, которые бурятами-кочевниками были уже потеряны. Так, например, мне удалось у них собрать весьма ценные сведения об их правилах охоты, несомненно установленных в весьма отдаленные от нас времена.

Закончил я обследование закаменских бурят в ноябре месяце. Занимаемая ими территория находилась на расстоянии нескольких сот верст от Селенгинска, и обратный путь мы проделали при весьма тяжелых условиях. Морозы доходили уже до 25 градусов по Реомюру, а спать приходилось в неотапливаемых юртах, в грязи и тесноте, не говоря уже о других неудобствах, о которых лучше не распространяться.

Но я был молод, полон энергии и захвачен исследовательской работой, а потому все выпавшие на мою долю лишения казались мне тогда мелочами, не заслуживающими внимания. Правда, я вернулся в Селенгинск сильно уставшим, зато собранные мною за шесть месяцев материалы имели, несомненно, известную научную ценность. Сознание этого давало мне большое нравственное удовлетворение и окрыляло меня надеждой, что моя удачно начатая исследовательская работа будет иметь продолжение. Какое и в какой форме, я еще не знал, но верил в свою звезду.