Борис широко улыбнулся.

– С ними договорюсь, я уже подбивал клинья, – сказал Сергей. – Рыба им не нужна, конечно, а на свинину они губу раскатали. И газ с электричеством восстановим. Вадим проект мини-ГЭС закончил, ещё ЛЭП отсюда потянем, автовозы будем заряжать. Давайте разгрузим всё взад, и спать идите. Утро вечера мудренее.

Потащили из кузова сыр, окорока и сало в армейских ЗИП-ящиках на карабинах. Иначе нельзя: крысы.

Я пошёл к погребу, из конуры вылез Казбек. Зевнул, припал на передние лапы и длинно потянулся. Провёл ему рукой по затылку, и он, хитрый чёрт, сразу вывернул свою огромную голову влево. Прочеши, мол, за ухом хорошенько.

Прочесал, угостил сушёным окунем.

Обожает Казбек рыбу. Откуда такие вкусы у алабая?

Хотя они и арбузы едят, и горячие лепёшки, и лягушек. Древняя порода, ко всему привыкли.

Подошла Зёма, осуждающе наклонила голову. Высококультурная дама. Сразу угощение с земли не берёт, сначала испытующе посмотрит – всё ли ты обдумал, я твёрдо могу рассчитывать на этот кусок? – и только потом аккуратно прихватывает зубами. Но в неурочный час никогда не кормим, уже пытались неизвестные приваживать.

Борис откатил по направляющим бетонную плиту, отвалил тяжёлую, обитую железом дверь погреба, я включил фонарик, и мы потащили ящики вниз.

Погреб, собственно, был не погребом, а хранилищем. Бункером.

Дикая жара позапрошлого года показала ненадёжность наших подвалов, и мы решили сделать общий ледник.

Благо Клязьма рядом.

Сашка в своё время перекроил брошенный котлован совхозного навозохранилища под грандиозный фундамент тридцать на тридцать, его мы и заглубили ещё на несколько метров. Наткнулись на бешено бьющий ключ – и не забей мы его сразу же в трубу, он размыл бы всю губернию за пару часов. Трубу вывели в Клязьму через двухметровые кольца, подведённые к фундаменту «для канализации». Как метротуннель.

Сашкина любовь к нечеловеческим масштабам нас всегда поражала, он и Ларису нашёл по своему вкусу – метр восемьдесят с весом под девяносто. Не толстая, не жирная – могучая.

Как «Боинг», как скала. Как Александрийский столп. И вечно хохочет. Хохотала, вернее. До Сашкиного инсульта.

За тамбурной дверью плавал холод. Ледяные плиты уже заметно подтаяли, следы от пилы затянулись и сгладились, как детские шрамики на коленках. Июль всё-таки.

Густой рыбный запах хоть ножом режь. Бочки с солёной рыбой по левой стене, вязки сушёной щуки и окуня, копчёный лещ висит на металлических трубах.

Мы с Серегой пыхтели вдвоём над одним ящиком, Борис брал сразу по два. Сам полтора центнера, и ящики килограмм на сорок каждый.

– Борь, не понимаю, зачем мы за топливом мотаемся? Для чего нам вообще грузовик нужен? Всё на тебе можно.

Он смущённо, по-детски улыбнулся и повёл плечами. Когда восхищаются его дикой силой, скромничает и отмахивается, но от похвал тает.

– Ну, всё, – сказал, отдуваясь, Серёга. – Поспите, и снова всё будет голубым и зелёным.

Проснулись мы около часу дня, но ничего голубого и зелёного не было.

– Спирька, сука, участок продал, – сообщил мне Сергей. – Грохнуть бы его.

Сергей рассказал, что рано утром к Спирькиному дому подъехала машина, начали грузить вещи. В шесть утра все на ферме, один Аркадий на голубятню сорвался, покормить.

Оттуда и увидел грузовик.

Подошёл, завёл разговор с водителем. Спирька от большого ума и жадности подписал на перевозку своего родственника, тот всё и выложил. Дом, мол, с участком продан, хозяин вещи вывозит.

– Некисло, а? Как ещё Аркадий удержался, в табло Спирьке не поднёс. У него ж не заржавеет. Машина ушла, Спиря здесь. Сейчас срочно собрание проведём, если ломанётся на выезд, тормозните его.