Милгрим провел дрожащими пальцами по щеке. Она была мокрой от слез.

Она стояла под Арчи, любуясь переливами изображений, пробегающих от стреловидного плавника до кончиков длинных охотничьих щупалец. Промелькнули викторианские девушки в нижнем белье – быть может, героини «Пикника у Висячей скалы», фильма, которым частенько вдохновлялся Инчмейл перед концертами. Кто-то состряпал для Бобби прелестную кашу из видеокартинок, и они вроде бы даже не повторялись. Просто возникали все новые и новые.

Под беспроводной маской Холлис могла притвориться, будто не слышит, как Бобби шепотом распекает Альберто за ее неожиданное вторжение.

А темп между тем нарастал; на фоне черной ночи полыхали беззвучные взрывы. От особенно яркой вспышки Холлис невольно вздрогнула, затем потянулась поправить шлем и нечаянно задела сенсорную панель, вмонтированную над скулой слева от визора. Спрут Синдзюку исчез вместе с мельтешащими скинами.

Там, куда только что указывал его хвост, висел прозрачно-серебристый проволочный каркас, прямоугольный, четкий и в то же время нематериальный. В длину он мог бы вместить два автомобиля, по высоте был чуть выше человеческого роста, и сами эти пропорции намекали на что-то знакомое, даже банальное. Внутри, кажется, было что-то еще, но контуры каркасов сливались друг с другом.

Холлис хотела спросить, что это за проект, но Бобби подлетел и сдернул шлем так грубо, что она едва не упала.

Оба застыли. Голубые глаза Бобби за косой белокурой челкой, большие и круглые, как у совы, напомнили Холлис один конкретный снимок Курта Кобейна. Тут подошел Альберто и забрал шлем у обоих.

– Бобби, – сказал он, – давай уже возьми себя в руки. Это важно. Она пишет статью о локативном искусстве. Для «Нода».

– Для «Нода»?

– Угу.

– Что это за хрень?

– Журнал типа «Wired», только английский.

– Или бельгийский, – вставила Холлис. – Или какой-нибудь еще.

Бобби смотрел на них, как здоровый на двух помешанных.

Альберто щелкнул по сенсорной панели, которую нечаянно задела Холлис, погасил какой-то индикатор и отнес шлем на ближайший стол.

– Потрясающий спрут, Бобби, – сказала Холлис. – Я рада, что его увидела. А теперь я уйду. Извини за беспокойство.

– К черту, – с обреченным вздохом произнес тот.

Затем отошел к другому столу, разворошил кучу разных мелочей и вернулся с пачкой «Мальборо» и голубой зажигалкой «Бик». Закурил, опустил веки и глубоко затянулся. Открыл глаза, откинул голову и выдохнул голубой дым вверх, навстречу граненым полусферам. После новой затяжки он хмуро взглянул на гостей поверх сигареты:

– К черту. Задолбало. Целых девять часов. Девять. Долбаных. Часов.

– Попробуй пластырь, – предложил Альберто и обернулся к Холлис. – Ты вроде курила, когда пела в «Ночном дозоре»?

– Я бросила.

– С помощью пластыря? – Бобби вновь затянулся «Мальборо».

– Вроде того.

– Что значит «вроде»?

– Инчмейл прочел статью, как англичане открыли табак в Виргинии. Племена, которым он был известен, не курили, вернее, курили не как мы.

– А как? – Глаза Бобби под косой соломенной челкой смотрели уже не так безумно.

– Похоже на наше пассивное курение, только намеренное. Забирались под навес и поджигали кучу табачных листьев. А еще делали примочки.

– Примочки?.. – Бобби опустил сигарету.

– Никотин очень быстро всасывается через кожу. Инчмейл делал кашицу из толченых листьев, приклеивал куском изоленты…

Глаза Альберто широко распахнулись.

– И так ты бросила курить?

– Не совсем. Опасная затея. Может запросто и убить, как мы потом выяснили. Если впитать весь никотин из целой сигареты, это будет больше смертельной дозы. Просто было так мерзко, что подействовало как аверсивная терапия. – Она улыбнулась Бобби.