Мой друг, сунув руки в карманы, изумленно смотрел в ватные спины, согнувшиеся от тяжести, и молвил:

– Слушай, старик, как хорошо быть генералом!

Но ещё весомее нас зауважали, когда из «сиреневого тумана» сверкающим призраком, будто сошедшим прямо с глянцевых страниц лучшего в ту пору журнала «Огонек», появился скорый Москва – Пекин. От всех других пассажирских поездов, похожих на скопище раскатанных до оглушающего звона вагонов, окутанных запахом винегрета, мочи, хлорной извести и ещё чего-то необъяснимо прокисшего, пекинский экспресс отличался, как прогулочное ландо от ломовой телеги. Сверкая лаком бортов и стеклами окон, будто их вымыли с душистым мылом на соседней станции, мягко постукивая на рельсовых стыках, состав неслышно подошёл к кромке вылизанного перрона, конечно же, на первый путь. Вокзальный диктор, словно объявляя об очередном снижении цен, голосом под Левитана торжественно сообщил:

– На первый путь прибыл международный экспресс Москва-Пекин. Стоянка – четырнадцать минут! Уважаемые пассажиры, просьба не отходить далеко от вагонов… Трудовая Чита приветствует вас!

У подножек тут же встали во фрунт вышколенные проводники, все в белом, даже белых перчатках, которых мы сроду не видели.

Пассажиров проветриться вышло немного. Мужчины с толстыми лицами, по большей части, свекольного цвета, в полосатых пижамах, тучные дамы, обернутые в шёлковые халаты до пят. Они стали прохаживаться вдоль состава, неторопливо беседуя друг с другом, снисходительно рассматривая окрестности. Во всяком случае, никто не кидался с чайником и вечным вопросом:

– Слушай, браток, где тут у вас кипяточком разжиться?

Начальник вокзала, преодолевая вельможность, подвел нашу гурьбу к вагону, возле которого уже маячил бригадир поезда, бравый службист с чапаевскими усами, начищенным орденом Славы на мундире и таким же знаком, как у Бруни, – «Почетный железнодорожник». На фронтоне вагона сверкала надпись, выполненная рельефными буквами из латуни: «Спальный вагон прямого сообщения».

– Интересно! – съязвил завистливый Борька Рыжкин. – Есть ли вагоны кривого сообщения?

– Вот ты, Рыжуха, противный! – тут же отреагировал Ходоркин. – Косого-кривого! Запомни, придет срок, посадят тебя, стриженого под овцу, в красноармейскую теплушку с надписью «Восемь лошадей и сорок бойцов». У нас, на Дальней речке, таких «телятников» полный тупик, призывников возят. Будет тебе тогда вагон «косого» сообщения, особенно когда все восемь дружно начнут какать на твою пустую башку. Правду я говорю, Сергей Брониславович? – Генка всегда приглашал к своим рассуждениям союзников.

Рыжуха покраснел, как помидор, и уже собрался было ответить пообиднее, но сдержался, очевидно, вспомнив, как год назад сцепился с Сонькой и та, весело глядя ему в глаза, сказала:

– Ты, Рыжий, запомни, у меня бабка сумасшедшая! Чуть что – заору, выскочит со своим товарищем маузером и разбираться не станет. Тогда посмотрю, какая я тебе «крыса Шушара»! А ей чё! – уже в нашу сторону. – Она же у нас грач-птица весенняя, белоказаками битая, газами травленная… Ей как с гуся вода! – и взяв на гитаре звучный аккорд, вдруг с непривычной злостью добавила: – Тоже мне, Артемон хренов… Пошёл вон!

Мы оглушительно захохотали, представив Рахиль с маузером наперевес, но Борька, тем не менее, притих. У него и у самого бабка была ещё та стерва! Она работала в нашей школе уборщицей и гонялась с мокрой тряпкой за каждым, кто не вытирал у порога ноги…

Ситуацию разрядил Бруня:

– Мальчишки! Не ссорьтесь! – сказал с отеческими интонациями. Наш «капитан» уже вошёл в образ значимой персоны, уныние с лица сбросил, не то от радости, что едем, не то от посещения буфетной стойки. Уже на обратном пути, когда мы почти сдружились, он рассеял всякие сомнения в отношении вообще всех станционных буфетов, сказав, что даже перед смертью его последним желанием будет рюмка хорошего коньяка.