В ответ на извинения Уилла доктор Фелч покачал головой.

– Садись, Уилл. Мы почти закончили взламывать лед. К твоему мероприятию по сплочению коллектива будем готовы через несколько минут.

– Знамо дело, – сказал Уилл, отряхивая брюки перед тем, как перебраться через скамью и занять место рядом с Раулем, который протянул ему руку, чтобы помочь.

Меж тем Стэн Ньютаун, все это время стоявший и ждавший, продолжал ждать, пока Уилл вытащит носовой платок и сотрет пот с виска, а затем, ко всеобщему удивлению, извлечет блестящую металлическую фляжку, из которой сделает большой прилежный глоток.

– Никуда не хожу без своей манерки! – произнес Уилл, и доктор Фелч вновь покачал головой. И только когда весь пот был стерт, а колпачок Уилловой фляжки закручен на место, Стэн начал свое представление Нэн. Бодрым голосом он провозгласил:

– Итак, дамы и господа, моей соседкой по сиденью была Нэнси Столлингз! Но она предпочитает, чтобы к ней обращались Нэн…

Слушая Стэна, одним глазом я косил, в общем, на него, а другой пристально направил на Уилла: тот уже убрал «манерку» обратно в карман пиджака и теперь счищал с сигары целлофан; хруст упаковки был чуть ли не так же громок, как и голос Стэна, ныне произносившего:

– …И вот такова долгая и невероятная история о том, как Нэн получила свое имя!..

Люди улыбались в очевидном восторге от рассказанной Стэном истории. Сбоку от меня Уилл наконец извлек сигару из обертки и теперь ею любовался.

– Отвечая на другие вопросы доктора Фелча, – продолжал Стэн, – Нэн считает, что ее миссия в колледже – обеспечить каждому студенту понимание юридической системы, что управляет нашим существованием. Она чувствует, что без этого мы не лучше коров, которых водят от одной кормушки к другой на жестоком и безжалостном пути к скотобойне. Если бы она не служила учителем политологии в Коровьем Мыке, полагает она, то служила бы учителем политологии в каком-нибудь другом общинном колледже, расположенном в равноудаленном месте где-нибудь в Кентукки или Теннесси. Ее определение любви в точности соответствует тому, которое можно найти в «Мерриэм-Уэбстере», а после продолжительных расспросов о постыдной тайне – поверьте мне, ребята, я старался! – наконец заявила, что таковую личную информацию откроет только в том случае, если ее к этому обяжет суд.

– Справедливо, – произнес доктор Фелч. – Это голос истинного юриста. Итак, Чарли и Рауль… ваша очередь. Кто хочет быть первым?

– Можно? – спросил я.

– Пожалуйста-пожалуйста, – ответил Рауль.

И я начал.

– Ух, – сказал я. – С чего ж начать? Мы с Раулем только что здорово поговорили в автобусе, и у меня такое чувство, будто я знаю его, ну, целую вечность. Рауля назвали в честь его дяди по отцу. В Коровий Мык он приехал, пересекши зимой Атлантический океан. Он чувствует, что любовь не есть нечто само по себе, а скорее ее следствие, и дал мне понять, что откажется от всех своих престижных наград, если б только смог на один-единственный день заехать в Техас. Рауль, знаете, я, по-моему, забыл спросить у вас, какова будет ваша лепта в Коровий Мык. Но судя по нашей беседе, мне кажется, запросто можно сказать, что вы поможете упорядочить наши Цели, Задачи и всеобъемлющую Миссию – и обеспечить, чтобы все они приводили к измеримым итогам. Это, конечно, достойные цели для нашего колледжа – или же это задачи? – и я, например, стану часто прибегать к вашей помощи, пока мы будем разбираться с аккредитацией. Наконец, мне бы хотелось заверить каждого из вас лично – и всех вас совокупно, – что у Рауля нет никаких постыдных тайн. Это потому, что он совершенно прозрачен и подотчетен – за что купил, за то и продал, – и, вероятно, эта его черта больше какой-либо другой – даже больше его невероятной внешней привлекательности, или того, как он поет баллады с гортанным барселонским акцентом, – объясняет такую его популярность у дам и зависть всех нетронутых мужчин.