Кампус оказался на удивление просторен для такого маленького колледжа, где училось меньше тысячи студентов, и я, шагая по главному тротуару от одного фонтана к другому, отметил Мемориальный спортзал имени Сэмюэла Димуиддла, а рядом – Стадион Димуиддла, граничивший с Ботаническим садом и Природным терренкуром имени Дороти Димуиддл с одной стороны и Оружейно-стрелковым комплексом Димуиддла – с другой. На какое здание ни глянь – каждое несло на себе имя Димуиддлов, и очевидно было, что эти самые Димуиддлы – кем бы ни были они – питали сильную приязнь к учебному заведению и оставили ему значительное наследство. На тротуарах никого не было, и в безмолвном покое, что так странен, однако так знаком перед началом нового семестра, я воображал себя последним выжившим в постапокалиптическом мире, где не осталось ни одной живой души. Если и есть что-либо еще более одинокое, нежели поездка в одиночку на автобусе сквозь время и пространство, то лишь этот тихий экзистенциальный страх школы, в которой нет молодежи. Душу кампусу сообщает радость жизни, рожденная в смехе и непосредственности молодежи; отнимите ее – и вам останется зловещая пустота, полое безмолвие растущей травы и творимой писанины. Без всякой полноценной цели скрипучие качели, пустые классы, велосипедные стоянки без велосипедов – все это намекает на мимолетную природу самой жизни: жизнерадостных молодых людей, переросших это самое яркое время своей жизни и перешедших к скучному спокойствию взрослой зрелости. Там, где раньше я ощущал возбужденье нового начала, покуда ехал по кампусу в грузовике доктора Фелча, ныне я переживал полную его противоположность: тягостное молчанье, повисшее после того, как новизна надежды потускнела, – когда остались только сама школа без смысла ее, или городок, отказавшийся от собственной души, или колледж, рискующий сбиться с пути, растерять свою историю и утратить аккредитацию, все сразу.

Я сел против гаснувшего света на цементную скамью перед самой обширной лагуной – все жесткое сиденье было мокрым от мороси, надуваемой от фонтана. Бык в центре лагуны был так же вирилен, а телка – так же покорна, как и прежде, когда я проезжал мимо; но теперь солнце склонилось и туман стал холодным. Сидя там, я думал о мучительной тропе, что привела меня в Разъезд Коровий Мык, – о бессчетных случайных совпадениях, которые должны произойти, чтобы человека занесло через полстраны к фонтану в этой зябкости, где собираются радуги, а бык вечно кроет телку. Одно за другим припоминал я звенья в этой цепи, смутные милости случайных людей по пути, что привели меня сюда, где я теперь. Лица, которых я не видел – или даже не думал о них – много лет: учительницы во втором классе, с каштановыми волосами и прекрасной улыбкой; девочки из старших классов, что, сама того не ведая, вдохновляла самые беспокойные мои грезы в те пылкие годы; дружелюбной кассирши; мужчины с тростью; медсестры; знакомой по колледжу, что позволила мне сопроводить себя от невинности к женственности; трех прохожих, поднявших меня с окровавленного асфальта, – теперь эти лица явились мне со всею ясностью: эти люди коснулись ненадолго моей жизни и затем всего лишь продолжали чертить одинокие траектории своей, словно стрелы, выпущенные друг мимо друга. Как ясно и прямолинейно казалось все это, если обернуться. Как совершенно значимо множество незначительных встреч по пути, какие почти неощутимо подталкивали меня к этой моей судьбе – координатора особых проектов общинного колледжа Коровий Мык. И вот в тот миг сколь правильным