– Вон с Валгры! – закричал руководитель пикетчиков.

Остальные подхватили эту фразу и начали скандировать, загородив кудонопоклонникам дорогу. Того момента, когда началась потасовка, Хинби не уловил. Его толкали, а он пытался устоять на ногах; двустворчатый плакат, похожий на раковину моллюска, делал его беспомощным, уязвимым для ударов. Кто-то с размаху треснул его кулаком по шее – кажется, кто-то из «своих», – и он чуть не полетел в грязь, под ноги дерущимся. Полиция не вмешивалась, и пока увлекаемый течением Клод в гуще толпы неуклюже боролся за свою жизнь, заслоняя голову руками, другой Клод, наблюдатель и аналитик, отметил, что приверженцы Благоусердия, видимо, одерживают верх. Блюстители порядка наверняка получили директиву оказывать содействие в этих разборках «представителям традиционной для Валгры религиозной конфессии» (с которой власти вновь начали дружить после почти полувекового периода охлаждения), и если они бездействуют – значит, все идет, как запланировано.

Со всех сторон мельтешили кулаки, лица с разинутыми орущими ртами, руки, сжимающие рукоятки виброплетей. Ухо и пальцы Клода обожгла резкая боль: получил виброплетью. Его пластиковый панцирь-сэндвич, в нескольких местах пробитый, хрустел от ударов. Вдруг удары перестали на него сыпаться, а его самого сгребли за шиворот и куда-то поволокли сквозь охваченную религиозными чувствами толпу. К этому времени Клод настолько ошалел от боли, воплей и всеобщей сутолоки, что ни о чем не мог думать. Лишь мелькнуло: «Арестовали… Ну и ладно, свалю все на церковь…» По лицу что-то текло, и он не мог разглядеть, кто его тащит. Перед ними словно раскрывался коридор, люди отлетали с дороги, как кегли. Потом шум и хаотичное движение остались позади. Затрещал раздираемый пластик: его избавили от плаката. Ноги подкосились, и Хинби уселся на землю.

– Клод, что ты делал в такой компании?

Он провел по лицу ладонью. Ага, кровь… Переулок меж двух длинных зданий с фигурными выпуклостями на тронутых ржавчиной стенах. Залитый солнцем захламленный тротуар, нераспознаваемые обломки предметов – грязная перемешанная мозаика. Блики битого стекла. Рядом лежат две половинки плаката в дырах, трещинах и пятнах крови, на одной до сих пор судорожно мигают огненные буквы.

Линда Ренон смотрела на Клода сверху вниз, удивленно приподняв тонкую изломанную бровь Моны Янг. Ну да, есть чему удивляться…

– Я собираю материалы для нового исследования… Для этого приходится вращаться среди них… Непосредственно в их среде…

А что еще он мог сказать?

– Они сумасшедшие. У тебя ухо разорвано и лицо разбито.

Она достала из кармана пистолет с анестезирующими капсулами. Клода слабо кольнуло в левую скулу, жгучая боль утихла.

– Еще сюда, – он неловко протянул сведенную болевой судорогой левую руку. – Спасибо…

Из-за угла доносился шум: драка продолжалась. Линда помогла Клоду встать, и они пошли к ближайшему спуску в подземку.

Несколько кварталов. Прохожие на них косились. Мрачноватые многоэтажки с мощными контрфорсами кромсали ослепительное небо, превращая улицу в ущелье.

– У меня появилась идея новой статьи. Показать их изнутри, дать типичные портреты тех, из кого состоит костяк церкви Благоусердия. – Клод уже почти поверил в то, что говорит правду, и излагал свой замысел с энтузиазмом. – Это структура, параллельная государству, и с государством у них любопытные отношения: то сближаются, то отдаляются друг от друга. Заметь, что церковь – целиком за сближение, ей это выгодно без всяких оговорок, зато интересы государства колеблются в пределах довольно широкой амплитуды. Ты следишь за ходом моих рассуждений?