Тот молча кивнул и с достоинством удалился, не забыв поприветствовать гостя и поинтересоваться насчет здоровья. Он тоже был их холоп, но, в отличие от Илии, цену себе знал и вел себя с заметным достоинством. Мастер из него вышел хороший, и он старательно откладывал любую мелочь, полученную за труд от хозяев и заказчиков, намереваясь непременно выкупиться и завести собственную кузницу. На весь поселок с хуторами имелся один профессионал – Тит, и работы хватило бы для обоих с лихвой.

– О матери говорить хочешь? – стоя спиной и раскладывая инструменты по местам, глухо спросил кузнец.

Ему крепко не повезло в жизни. Жена скончалась в родах, оставив четырех дочек. Наследника и помощника все хотела подарить, да, видимо, не так рассудили на небесах. Он всем нужен, и хватило имущества на приданое трем девкам – хватит и четвертой, но не зря никого из свободных брать к себе не хотел и Богдана открыто привечает, а тот вечно пропадает в кузнеце.

– Так третий год пошел, траур совсем закончился, – поворачиваясь, сказал кузнец.

Смотрелся он замечательно с женской точки зрения: большого роста, с мощными мускулами, прямолинейный, держащий слово и с практически целым ртом крепких белых зубов, что для такого возраста достаточно удивительно. И достаток в доме.

– Так разве я против? – удивился Данила. – Вот для того и зашел – выяснить, чего клинья к женщине бьешь, а сам все мимо, как кот, ходишь.

Тит уставился на него, пытаясь просверлить дырку при помощи серых глаз.

– Ты так легко о том говоришь…

– А чего? Наше имущество все равно по закону за Ефросиньей Никитичной. Как-то не верится, что обделит родного сына. Да мне кроме мастерской ничего особо и не надо. Э… да разберемся, а мать пусть будет счастлива.

И это было искренне. Он очень боялся, что придет момент, и она вновь затоскует да примется пить. И это даже хорошо, что заинтересовалась ухаживаниями и принялась в последнее время прихорашиваться. Не может человек вечно жить в тоске, да еще не старуха. Другие под сорок уже смотрятся жутко, замученные трудами и болезнями, а она очень даже ничего. И это не потому что сын и не видит реальности. Голубоглазая, румяная и с роскошными золотыми волосами. Настоящая красавица. А тут забот прибавится в новом доме – и не до копания в прошлом станет. Тем более что с девками кузнецовыми она вполне ладит, а младшая не прочь прислониться к ласковой женщине.

– Страшно мне, – трагическим голосом сказал Тит.

– Чего? – изумился Данила.

– А вдруг откажет.

– А ты покрасивее скажи, не давай жить вместе до смерти, потому что никого другого не нашел, а люблю тебя, бесценную, Ефросинья Никитична. За глаза твои блестящие, губы алые, лучшие в мире, да мечтаю на руках всю жизнь носить…

– Я не умею!

– Так скажи от сердца, – возмутился Данила, – как можешь, если запомнить не способен. Только искренне.

– А еще чего?

– Слушай, я что тебе, в сваты нанимался? Оденься по-праздничному – и вперед. А я за тебя выскажусь. Только имей в виду: обидишь мать – я беседовать не стану, голову сразу проломлю.

– Ну-ну, – возвращаясь в нормальное состояние уверенного и взрослого мужика, хмыкнул Тит, – мал еще угрожать и слаб. Я тебя сверну в колобок без особого труда. И не нужно такие вещи произносить, никогда я не сделаю ничего во вред Ефросинье.

В дверь, запыхавшись от бега, влетел Богдан. Из-за спины у него выглянули оба холопа.

– Уходи, брат, – выпалил торопливо. – К нам Олекса приходил с пищалью, тебя ищет. Убью, грит, паскудника. Тебя то бишь. Теперь сюды идет. Я напрямки через дворы, но сей час будет. Злой, собака.

– Доигрался, щеня, – сказал без особого удивления Тит. – Нашел кому рога приставлять. Он же дурной, по пьяни что угодно сделает.