– Скажи мне, могу ли я, убив кого-то, жить спокойно?

– Я не знаю. Это твои проблемы.

– Я не могу. А ты? Как можешь жить ты?

– Пикадор, отстань. Ты совершил то, что должен был. И в этом нет ничьей вины. Его давно уже пора было прикончить.

– За что ты убила отца своих детей?

Она прыснула и отвернулась, чтобы не смотреть мне в глаза.

– Ты попутал, Пикадор, – чмокнула губами. – Это ты убил Майора, а не я. Ну а если честно, то он хотел сделать из меня простую домашнюю блядь. Как и ты. Но не получилось.

– Ты оставила своих детей на произвол судьбы! Две девочки и мальчик. Как ты могла так поступить с ними?

– Никто и никогда не запретит мне поступать со своими детьми так, как мне хочется.

В этой женщине не было ни капли добра. Ни совести, ни сожаления о содеянном, ни элементарной человечности. Королева лицемерия и злорадства, умело скрывая истинную сущность, она шла к своим целям любой ценой. И я, будучи ослеплен ее дьявольской красотой, до последнего был в ее власти.

– Мою дочь, сука, ты никогда не увидишь! Слышишь?

– Твоя, не твоя – забудь. Отмотаешь срок, вернешься другим человеком.

– Я никогда не забуду свою дочь. И никогда не стану таким, как ты!

– Пикадор, ты слаб. Но в тюрьме тебе вправят мозги. Как вправили однажды мне.

– Почему ты такая? Господи, ты же другой была…

– Я всегда была собою. Просто ты видел во мне только шлюху.

Куда делась та послушная жрица любви с притягательной душой и нежными объятиями? Ошеломительная фея моих грез, в которую я верил до конца.

Осталось лишь вот это! Человекоподобное существо с неутолимой алчностью в глазах и дерьмом в сердце. Жадное, коварное, беспринципное. А ведь я ее любил.

– Это ты убила свою мать? – не вопрос, а выстрел. Еще один.

– Что? – впервые я увидел страх в ее глазах. И понял, насколько он отличался от того фальшивого чувства, которому я беззаветно верил раньше.

– Ты слышала.

Не знаю почему, но я был уверен, что ее мать стала жертвой мести дочери за свою неблагополучную судьбу. И до сих я так думаю.

– Какого черта, Пикадор? – сволочь вспылила. Голос ее стал грубее прежнего, почти мужским.

– Никто не знает, жива она или мертва!

– Ты знаешь, – безапелляционно заявил я.

– Замолчи! Слышишь? Ты убийца. Ты! Не я. И ты не смеешь обвинять меня ни в чем! Чертов Пикадор, ты мне отвратен, твою мать! Пошел вон!

– Признайся мне, ведь ты ее ненавидела. Ненавидела больше, чем своего покойного мужа. Признайся, и, возможно, призрак смилостивится. Ведь скоро он доберется и до тебя.

– Ты спятил?

– Это твое последнее слово?

– Да, черт возьми! Да, мудак!

– Ты повторяешь путь своей матери. Со временем красота твоя померкнет, и ты умрешь в нищете и одиночестве, позабытая всеми. Но, хуже того, ты будешь проклята своими детьми. И мной.

В следственном изоляторе я сидел один.

В ночь перед судом я не спал. Я слышал, как открылась дверь, и ко мне в камеру кто-то вошел. Я сразу понял: это не охранник, потому что они сначала говорят, а потом заходят. Да и походку каждого из них я уже выучил. На мою койку сел мужчина в черном. Я подвинулся и так и замер, когда понял, кто это был.

– Она безупречна. Не правда ли? Я звал ее «моя Клеопатра». Думал, она легкая и смиренная, – разочарованно сказал посетитель, глядя в потолок. – Я любил ее. У нас были дети. Я думал, она любит меня тоже. Но, к сожалению, она не способна любить. Никого. Даже своих детей, – он замолчал, и в наступившей тишине я понял, сколько убийственной грусти было в его словах, сколько неизбежной правды.

– Она хотела исчезнуть из моей жизни. Из жизни наших детей. Ее манила свобода.

Я едва сдерживал крик. Руки у меня дрожали, а сердце колотилось как сумасшедшее.