– Херзац тебя!

– Вообще ты всё правильно говоришь, только я ответы на эти вопросы не знаю. Может, не согласился никто. Она мне сказала, что организовать вылет гражданского бакарийского корабля сейчас не в состоянии, а нас выпустят, вроде как репатриация получается. Правда, я этой ерунде не верю ни разу. Тут каждый день, – Томаш прищурился, глядя на небо, – целый рой блох этих летает.

– А в чём дело тогда? На кой мы ей сдались?

– Не согласился больше никто.

– Даже за двенадцать миллионов?

Томаш не ответил. Насир выдохнул через ноздри искристый дым.

– Слушай, – сказал он, – а вдруг там другое что, а не этот елдыш потерянный?

– Что, например?

Насир пожал плечами.

– Я пока проблем особых не вижу, – сказал Томаш. – Прилетим, улетим. Стыковаться – это уже программа максимум. Мотаться на такое расстояние опасно, конечно, но нас вроде это раньше не останавливало.

– Нас это раньше не останавливало, потому что раньше всего этого херзаца не было! – Насир погрозил в небо трубкой. – Да ты бы и раньше на такое не согласился, если бы мы здесь не застряли.

– Ты чего от меня хочешь? – застонал Томаш. – Душераздирающих признаний? Да, не согласился бы. Но то было раньше. А сейчас – мы здесь.

Вдалеке, у горизонта, поднимался в небо фиолетовый свет – зарево громадного, тонущего в чаду города.

– Короче, решай, – сказал Томаш.

Они долго молчали. Насир курил мазин, и лицо его окутывал густой дым, который переливался ядовитыми цветами, как смог у горизонта.

– Интересно, конечно, херзац его так! Потерянный на десять лет грузовоз, тайны, интриги и двенадцать лямов… Прилетим и улетим, говоришь?

– Ага.

Насир окинул взглядом опущенный трап корабля.

Старая однопалубная тарка, сохранившая местами следы оригинальной покраски – бурые пятна плесени, выросшие на выщербленной броне – выглядела так, словно прошла через метеоритный рой, причём неоднократно. Она вмещала экипаж из пяти человек, у которых даже после непродолжительного полёта имелся неплохой шанс возненавидеть друг друга из-за удушающей тесноты. В официальных реестрах корабль фигурировал под поэтичным названием «Вечный странник», но со временем получил более меткое прозвище «Припадок». Из-за неустранимых проблем в работе гравитационных катушек ускорение на нём превращалось в совершенно чудовищный аттракцион, после которого все кишки вылезали наружу.

Удобствами «Припадок» не блистал – личные отсеки напоминали гробы, в кают-компанию едва влезала немногочисленная команда, а пользование санузлом представляло собой настолько сложный и многоступенчатый процесс, что сам Томаш, если приспичит, предпочитал сбегать в бар при космодроме. Доступ к грузовому трюму тоже не отличался удобством – приходилось разбирать пол в узком, как кишка, коридоре, соединяющем отсеки.

Томаш, с детства мечтавший о собственном межпланетном корабле, расплачивался за «Припадок» почти десять лет. Заработка едва хватало на то, чтобы покрывать расходы, а когда дела должны были пойти на лад, Лития и Бакар вдруг решили, что им тесно под одним солнцем.

– Как же я ненавижу эту консервную банку! – Насир сплюнул себе под ноги.

– Я знаю, – сказал Томаш. – Я тоже.

«Припадок» уже третий месяц стоял на запасной полосе космодрома, оплетённый посадочными мурингами, как щупальцами – с отозванной сигнатурой и без права на взлёт. Из посредственного межпланетного корабля тарка превратилась в отвратительное жилище. Больше всех страдал Насир, который сгибался в три погибели, как горбун, чтобы ненароком не задеть головой какую-нибудь перегородку (случалось неоднократно). При этом плата за стоянку с неуёмным аппетитом пожирала и без того скромные сбережения Томаша.