– Я ему когда-нибудь шею сверну, – сказала Лада.

Окно на взлёт дали настолько узкое, что даже предполётную подготовку пришлось проводить по сокращённой программе. Томаш чувствовал непонятное, отдающееся ноющей болью в груди беспокойство, но списал всё на долгий перерыв в полётах. В командной рубке стоял такой же запах, как на мёртвых кораблях, которые годами дрейфуют в космосе.

Насир необычно долго устраивался в ложементе, хотя за две дюжины полётов на «Припадке» давно должен был привыкнуть к своему прокрустову ложу – он что-то бурчал о том, что автоматическая программа настройки, которую никто и пальцем не трогал, каким-то образом сбилась, и теперь ложемент наверняка сломает ему хребет при первых же перегрузках. Лада заняла место второго пилота – ложемент не вызвал у неё нареканий, зато она пожаловалось на голографический экран, мерцающий, как она выразилась, до боли в глазах.

– Эта древняя хреновина всегда мерцала, – сказал Томаш.

Он вдруг подумал, что никому в действительности не хочется лететь. Даже двенадцать миллионов бакарийских – безумная сумма, сулившая исполнение любой мечты – превратились из вожделенного приза во что-то вроде приманки.

Джамиль заныл о том, что на кораблях, к которым он привык, рубки гораздо просторнее, а ложементы гораздо комфортнее. Томаш молча связал его страховочными ремнями, жалея, что не может для полноты картины заткнуть ему кляпом рот.

– Так чего, аотар? – прищурился Насир. – Готовность, как говорится, номер один?

Над терминалом Лады светилась орбитальная карта, которая и правда мерцала, как при сбоях проектора. Насир нервно ёрзал в ложементе, поправляя обтягивающие его ремни. Джамиль лежал, уставившись слепым взглядом в потолок – не дать, не взять, а вылитый пациент перед смертельно опасной операцией, наполовину утянутый анестезией в чёрный бесчувственный сон. Одно место пустовало, и с него, точно оборванная пуповина, свисал длинный шлейф отключённого ремня безопасности.

Сборище недоумков, а не команда, которая готовится к самой важной в своей жизни миссии.

– Давай! – махнул рукой Томаш и залез в капитанский ложемент.

Насир включил обратный отсчёт. Корпус корабля нетерпеливо затрясся. Со всех сторон забило ключом змеиное шипение, как в декомпрессионной камере.

– Что это? – дёрнулся Джамиль. – С кораблём всё в порядке?

– В порядке всё, адыр елдыш! – гаркнул Насир. – На орбиту выходим на реактивном! Продувается топливная магистраль!

– Но почему? – не унимался Джамиль. – Что значит, продувается? Я никогда раньше такого…

– Аскут! – рявкнул Насир.

Свет мигнул, по переборкам прошла дрожь, как в приступе электрической эпилепсии, и через секунду уши заложило от надрывного, нарастающего бурным валом рёва. Джамиль продолжал тараторить, но его уже никто не слышал.

Томаша так стремительно впечатало в ложемент, что он даже не успел удивиться. Дыхание перехватило от стиснувших грудную клетку умных ремней. Тарка с безжалостным напором пыталась придушить его от ревности – за то, что слишком долго проторчала в цепких мурингах на недружелюбном Аль-Салиме, где даже электросеть работает с перебоями.

– Компенсаторы! – прохрипел Томаш.

Воздуха в лёгких не хватало.

Ложемент нехотя, через силу гасил перегрузки. Боковая поддержка так яростно давила в рёбра, что перед глазами плыли красные круги. Умные ремни извивались и гудели. Джамиль что-то орал. Под потолком нервно пульсировало в такт учащённому сердцебиению предупреждение о высоких перегрузках. От рёва, шипения и криков в ушах стоял адский гул.

Внезапно Томаша с головой накрыла тишина, как во время контузии. Он даже решил на мгновение, что не выдержали органы чувств, и его измученное тело попросту отключилось от невыносимой реальности, как неисправный механизм. Он отстегнул вцепившиеся в грудь ремни и судорожно вздохнул.