Али выронил остатки бургера, когда увидел девочку. Лет двенадцати лет с голубыми глазами. В какие игры с ним играли, и в какого подопытного кролика превратили.

– Часы тикают, Али, – снова засмеялся Дима, – тик-так, тик-так, торопись, если не умеешь летать.

Али бросил бутылку и побежал за девочкой. Сердце колотилось, мысли хаосом кружились в голове. В глазах потемнело, а девочка шла к перекрестку всё быстрее и быстрее. Послышался гул мотора и где-то вдалеке появилась машина. Девочка не обращала внимания ни на кого и шла дальше. Али сбавил бег. Дыхание перехватило, шаг сбился. Гул нарастал и Али ускорился из последних сил…

Завизжали тормоза. Поднялась пыль и окутала дорогу. Али почувствовал удар от падения и что-то маленькое зашевелилось в пыли. Али приподнял голову, но машины и след простыл. Девочка быстро вскочила и побежала прочь. Али вытер лицо, всё ещё не веря в произошедшее. Откуда они знали про девочку, откуда знали, что машина в этот час, в эту минуту появится на перекрёстке. Он хотел получить ответы, но те, кто мог их дать, растворились в солнечном свете.

Машины с мусором стройными рядами двигались к свалке. Лена, женщина лет сорока пяти, смотрела вдаль суровым отрешённым взглядом. Её изрезанное морщинами лицо, сухое от ветра, пропитанное грязью и нечистотами свалки, давно перестало быть привлекательным. Её муж умер года три назад от пневмонии, тут же на свалке, оставив на растерзание жизни её и пятилетнюю белокурую дочь Юлю. Он отходил в мир иной со взглядом бойца, уставшего от боёв. Лена плакала долго, Юля ещё дольше. После рождения дочери Лена набрала вес, а после смерти мужа вспухла от горя, приняв вид воздушного шарика. Голубые глаза Юли потускнели от слёз и сигаретного дыма, а глазницы наполнились дешёвым алкоголем.

Свалка как больница или церковь. Сюда стекаются разные люди, разные судьбы и разные истории. Под весенним солнцем оттаивали грехи зимних вечеров в виде замёрзших трупов и потерянных надежд. Лена налила в грязный стакан водку и опрокинула его, не закусывая. Водку на свалку поставлял Игорь, зачастую палёнку, но зато не втридорога, почти по себестоимости. Три ящика уходили за неделю, будто горячие пирожки. Водка спасала от тягот и невзгод и была такой же неотъемлемой частью жизни, как плечо друга и крыша над головой, сколоченная, зачастую, из поддонов и полусгнивших досок. Каждый вечер, приготовив ужин из картошки или гречневой и рисовой круп, небольшой круг людей собирался на окраине свалки у лампы или костра и обсуждал перипетии дня. Они походили на древнее племя, которое грелось и пряталось от темноты в свете волшебного пламени. Вот только вряд ли тогда так воняло, да и жизнь, наверное, была наполнена большим смыслом, чем у этих бедолаг. Когда, вдоволь напившись, последний из могикан покидал священное место, над головой уже кружила стая ворон, возвещая начало нового дня.

У Юли были три подружки её возраста. Катя, самая маленькая на свалке, ростом чуть выше собаки, была тоже блондинкой, с карими глазами. Зубов у неё было мало, половину потеряла из-за побоев со стороны сверстников и дома. Вторая половина сама сгнила и отвалилась. Несмотря на четырнадцать годков отроду, она походила на второклассницу наркоманку. Две другие, брюнетки близняшки, чумазые и днем и ночью, казалось, не замечали тягот жизни, а когда в руках оказывались сигареты и стакан, так вообще становились самыми счастливыми.

Люди прибывали на свалку жизни часто и уходили быстро, зачастую сразу на небеса. Но были среди «постояльцев» и долгожители, к коим относились Лена и её дочь. Женщины почему-то лучше мужиков переносили тяготы жизни на свалке, то ли меньше раздумывали о мирском величии, то ли боялись оставить детей, рождённых тут же, на произвол судьбы. А у детей так и вовсе иммунитет с рождения был. И к грязной воде, и к плохой еде и к желанию наложить на себя руки.