В середину образовавшейся небольшой площадки поместился священник с причтом, атаман отдела, офицерство, станичные атаманы и прочий чиновный люд. Вокруг разместились спешенные казаки, держа в поводу коней, а позади них и между ними – жены с маленькими детьми на руках, отцы, матери, сестры, братья, знакомые. Лица у казачек были заплаканные, многие просто навзрыд рыдали. Даже малютки, видя слезы своих матерей, бессознательно поднимали плач и этим еще более усиливали и без того тяжелую картину проводов.

Покрытые сединами старые казаки, которым годы и силы не позволяли уже разделить трудов и опасностей боевой жизни со своими детьми и внуками, безмолвно стояли тут же, опустив на грудь свои серьезные морщинистые лица. Покорность судьбе и твердая, непоколебимая решимость жертвовать всем дорогим для блага родной земли и ее могучего Властелина ясно выражались на этих задумчивых, печальных лицах. Слова дьякона «Благослови, Владыка!» заставили всех временно забыться и перенестись с теплой мольбой к Всевышнему. Горячо молился православный люд – от старика до ребенка – и слезы стояли у каждого на глазах. Да в такие минуты нельзя и не молиться!.. Неверующий и тот, если и не прочтет молитву, то проникнется особенным благоговейным настроением…

После молебствия священник сказал краткое напутственное слово, благословил всех крестом и окропил святою водой. Атаман отдела поздравил с походом, простился с казаками и пожелал быть всем героями и кавалерами. Краснов приказал дежурному офицеру вести полк, а сам, со всеми нами, отправился на завтрак к атаману отдела.

После плотной закуски, хорошей выпивки, задушевных, горячих тостов, бесчисленных искренних пожеланий и поцелуев мы уселись на коней и догнали полк всего в трех верстах за станицей. Причиной такого медленного движения были провожавшие казаков, в санях и верхами, родные и родственники. Женские слезы, всхлипывания, причитанья и ответные увещания воинов долго еще слышались по пути движения полка.

Мы двигались вверх, по берегу Дона, на Калач. Здесь поэшелонно мы уселись в вагоны и по железной дороге через Царицын, Грязи, Орел, Курск и Киев добрались до Жмеринки. Отсюда обыкновенным маршем направились в Ямпольский уезд и расположились на зимние квартиры в Качковке и близлежащих деревнях, где и пробыли до апреля 1877 года.

Воинственное настроение и восторги наши оказались, таким образом, несколько преждевременными, и дипломатии угодно было помучить нас несколько, затянув свои, непонятные для нас, переговоры.

Невесела жизнь в той глуши, куда забросила нас судьба! Впрочем, «когда здоров да молод, без веселья весел!» – гласит русская пословица. И мы умудрялись разнообразить скучные зимние вечера: устраивали пикники, танцы, и барышни окрестных помещиков охотно являлись, в сопровождении своих неизбежных маменек, в наш скромный кружок повеселиться и поплясать. Командир полка, несмотря на свой солидный возраст и вполне боевое призвание, был большой любитель этих soiree[113], усердно ухаживал за смазливенькими девицами и вообще немало оживлял танцы. Наплясавшись до упаду, мы принимались за хоровое пенье, причем барышни охотно примыкали к нашему кругу. От них-то мы выучились, между прочим, многим малороссийским песням, а их, в свою очередь, научили нашим казачьим. После пения снова начинался пляс, и так вперемешку до рассвета.

В декабре я был произведен в первый офицерский чин, в хорунжие, и еще с большим нетерпением стал рваться в бой…

В апреле мы покинули нашу стоянку в Ямпольском уезде, переправились через Днестр и расположились в городе Сороки. В этом переходе я не участвовал с полком: совершенно экспромтом мне удалось съездить в Варшаву.