– По головному, – выдохнул Кульга. – Бронебойным…

Башня медленно разворачивалась, ведя темным зрачком пушечного дула за серым крестатым туловищем. Новгородкин, прильнув к прицельному приспособлению, наводил орудие. Немецкие танки показались ему чем-то похожим на те грязно-серые фанерные макеты, по которым еще недавно бил на полигоне.

– Выше бери!.. Под срез!.. Быстрей! – торопил старшина. – С учетом скорости…

Едва передний танк подошел к тому месту, где «тридцатьчетверка» несколько минут назад делала поворот к дому лесника, и на какое-то мгновение сбавил бег, словно почувствовав опасность, Кульга крикнул, подавшись вперед:

– Огонь!

Молния метнулась из ствола пушки, резко и близко около лица саданул гром. В уши ударило жаркой тугой волной, башня наполнилась едким пороховым дымом. Григорий не видел полета своего снаряда, только там, на дороге, железное туловище крестатой машины вздрогнуло, словно его хлестнуло чем-то тяжелым, и послышался глухой взрыв. Кровь пошла толчками: «Есть!» Танк сразу встал, словно натолкнулся на невидимую преграду, начал окутываться легким дымком, который густел и темнел на глазах, и через рваную рану на боку выскочили острые языки пламени.

– Попал! Попал! – чумазое квадратное лицо Данилы расплылось в улыбке. – Видали?

– Горит… Горит! Горит! – Виктор Скакунов сжался, настраивая передатчик.

Немецкие танки на какой-то миг притормозили, очевидно, выискивая противника. Четвертый, последний, попятился назад и стал разворачиваться.

– По второму! – крикнул Кульга срывающимся голосом. – Новгородкин!.. Два снаряда… Огонь!

Тимофеев стиснул рычаги управления, готовый по первому слову Кульги бросить послушную машину вперед. Минуту назад он остро чувствовал одиночество в этой железной коробке, безвыходность и обреченность. Смерть надвигалась на него четырьмя фашистскими танками. И вдруг такое! Подбитое немецкое чудище, которое жадно лизали оранжевые языки пламени, принесло облегчение – бить-то их, оказывается, можно! По всем статьям, выходит, можно!

Там, впереди, уже разворачивался на месте второй танк, яростно воя мотором и царапая землю, распуская по дороге плоскую стальную гусеницу. Башня танка вращалась, выплевывая из короткого ствола оранжевые слепящие языки огня и грома. А стальная плоская змея все сползала и сползала с зубчатых колес, пока наконец полностью не соскочила, и танк, как раненый зверь, не закружился в предсмертных муках.

– Еще два снаряда! Беглым! Огонь!..

Рядом с Кульгой вылетали из казенника пышущие жаром гильзы, обдавая прогорклым едким запахом пороховой гари. Но Григорий ничего не видел и не слышал. Он был там, на дороге, у подбитой машины. «Добить, добить!» – гудела в голове единственная мысль.

Плеснул косым пламенем взрыв на покатой широкой груди железного существа, и оно, слепо рванувшись вперед, потом в сторону, задрожало на месте, конвульсивно дернулось несколько раз и уткнулось в неглубокий кювет.

– Так их, гадов!

Оставшиеся два танка, пятясь назад, яростно выплескивали из коротких стволов острые вспышки огня. Впереди и сбоку «тридцатьчетверки» взметнулись черные фонтаны земли, по броне застучали комья глины и сломанные ветки.

– Вперед! – крикнул Кульга водителю. – Жми!

«Тридцатьчетверка» сорвалась с места и, подминая молодые сосенки и кусты, устремилась к дороге, наперерез фашистским машинам. Тимофеев дал полный газ. Старшина, вцепившись руками в скобу, неотрывно смотрел на убегающие немецкие танки.

– Жми, Тимофеев! Жми, дорогой!

«Тридцатьчетверка» некоторое время бежала по ровному месту, не качаясь и не подпрыгивая, пересекая низину, и вдруг с налету врезалась во что-то мягкое и вязкое. Рядом рвались снаряды, выбрасывая фонтаны земли и грязи. Командир почувствовал, что машина начала оседать, выдохнул: