– Вот как? – удивился Инда. – И что заставляет тебя так думать?

– В рамках стратегии максимального сброса энергии в Исподний мир мой вывод очевиден: девочка слишком ценный экземпляр, рисковать ее жизнью – преступное расточительство.

Он сказал о стратегии так, будто кроме этой существовала какая-то еще стратегия, и в ее рамках рисковать жизнью колдуньи не было расточительством…

– Никто не говорит о лишении ее жизни. Не все ли равно, где она будет принимать энергию Йелена, в замке или в башне Правосудия?

– Ты, верно, думаешь, что принимать энергию Йелена – это как собирать цветочки на лугу? Если судить по отчетам Мечена, каждый выброс энергии Вечного Бродяги – это смертельный риск для его приемника.

Вотан назвал Йелена Вечным Бродягой, как мрачуны… Инда просто отметил этот факт, побоявшись до времени делать выводы.

– И что? Какая разница, где она рискует жизнью? – парировал он.

– В замке рядом с ней опытные наставники, готовые подстраховать, а кроме того, насколько мне известно, Чернокнижник – один из лучших врачей своего мира, и его специализация – лечение колдунов.

Помнится, Вотан и для Йоки лучшим наставником видел профессора Важана… И в четыреста двадцать втором году намекнул Красену, что девочкой интересоваться не стоит… Подписав перед этим отчет о болезни Йоки Йелена…

– Откуда вам это известно?

– Именно к нему доставили «кинского мальчика», когда колдуны Къира не смогли определить, что с ним произошло. А это значит, что его знания признают далеко за пределами Млчаны.

О Предвечный… А ведь Вотан – мозговед, доктор герметичной нейрофизиологии… Наверняка он знал об опытах ламиктандрийских ученых, а то и принимал в них участие… Признаться, от этой догадки Инда испытал не презрительную гадливость, а смешанный с отвращением страх, будто дотронулся до опасной ядовитой жабы, а не безобидной лягушки из местного болотца.

– Мне в самом деле интересно, а было ли решение о лоботомии детей Кины согласовано с децемвиратом? Или нейрофизиологи действовали на свой страх и риск? – Он многозначительно взглянул на Вотана.

Но тот не смутился.

– Вне всяких сомнений, это решение было согласовано. А что, тебе тоже дорог разум кинских оборванцев?

Инда заметил, как Красен шарахнулся от мозговеда, будто тоже решил, что это опасная ядовитая жаба. И даже привычки дипломата не удержали его от столь откровенного выражения эмоций. Но и на это у Вотана был готов ответ:

– Крапа, любой мрачун может превратить нормального человека в слабоумного, однако у нас вовсю идет обсуждение отмены смертной казни для мрачунов. Тебя это не коробит?

– Я не видел мрачуна, который бы целенаправленно этим занимался, – проворчал Красен.

– Зато призраков, которые это делают осознанно и целенаправленно, в Исподнем мире пруд пруди.

– Да, особенно много их появилось после того, как они увидели первого «кинского мальчика». Я допрашивал одного такого призрака в четыреста двадцать втором году. И знаешь, он руководствовался очень простой логикой: если чудотворам не хватает энергии добрых духов, то почему бы им не помочь? Мы, стоящие свыше, несем в десятки раз большую ответственность перед людьми, и смешно сравнивать докторов медицины и горячих юнцов, одержимых местью.

– Перестаньте пререкаться, – оборвал их Приор. – Крапа, я уже сказал: давай в первую очередь думать о жителях нашего мира, а не чужого. Опыты ламиктандрийцев делались в рамках стратегии максимального сброса энергии. И вряд ли ты можешь предложить лучшую стратегию, иначе бы ты сидел не здесь, а в децемвирате.

Дождь начался двадцать второго мая. Уже накануне небо затянулось серой дымкой, а утром Волчок проснулся под шум дождя и подумал, что сил одной девочки все-таки мало, чтобы вернуть солнце навсегда… Настроение испортилось у всех: не слышно было привычных шуток и зычного хохота – одни только окрики и ругань; за едой лишь ложки стучали по мискам, на строительстве звон топоров уже не казался веселым – совсем по-другому они звенели, впиваясь в мокрую плоть дерева. И капюшон плаща с непривычки казался душным, в сапогах снова хлюпала вода, бревна под ногами скользили, а над болотом висела серая пелена – оно напитывалось дождем, и краски его меркли, размывались. Горше всего делалось от мысли, что это надолго, если не навсегда. Что солнечная погода лишь подразнила своей прелестью.