– Так может, лучше не вытворять? – Зимич оглянулся и посмотрел дружку в лицо, но тот как раз шумно хлебал вино из кружки. По усам на подбородок бежали блестящие темно-красные струйки, в полутьме вовсе не похожие на вино.

– Не выйдет. У нас приказ: не меньше пяти заблужденцев за один дозор. Иначе сами мы заблужденцы. Бежать некуда. Опять же – золото. Как много у них золота, Зимич! Не иначе Стоящий Свыше научился его из железа делать… Надзирающие мзду не берут! Всегда брали, а теперь не берут. – Дружок вдруг расхохотался и расплескал вино на постель.

Зимич промолчал.

– Все говорят: брось, брось… А как бросишь? Как? У меня сестры и мать. Но это… это не главное, понимаешь? Не главное. И золото не главное.

– А что же тогда?

– Ты знаешь, как прекрасен мир Добра? – Лицо однокашника, все еще искаженное смехом, сморщилось от слез; он промокнул глаза платочком из рукава, разлив при этом остатки вина. – Ты не представляешь… Вот есть у тебя светлая мечта?

– Нету у меня светлой мечты, – проворчал Зимич.

– А у меня теперь есть. Я на все готов, лишь бы после смерти оказаться в мире Добра… Там… солнце светит круглый год. Там все друг друга любят, потому что не надо заботиться о насущном хлебе. Там…

– Да ты сбрендил, парень? Я тебе таких сказок сейчас три десятка на ходу придумаю – пальчики оближешь. Ты что, дитя?

– Тебе не понять. А я видел этот мир. Я его видел своими глазами. Хрустальные замки, облака вместо перин, трава мягкая, как ковер, ручейки журчат и на солнце играют. И люди, люди – обнимают друг друга, говорят друг с другом, все тебя понимают… Я даже видел там чудотвора…

– Доброго-доброго? – Зимич осклабился.

– Да, доброго! И в этом нет ничего смешного! Он всего минуту говорил со мной, но никогда еще никто со мной так не говорил. Каждое слово в душу запало.

– И что же он тебе говорил? Небось советовал вступить в Гвардию?

– Смеешься? Тебе не понять, о чем можно говорить с чудотвором. Это не словами разговор, это… Это из души прямо в душу…

– А напиток храбрости ты пил перед этим?

За окном в свете фонарей потихоньку пошел снег, и Зимич, разглядывая полуженщину-полусову над аркой университета, вдруг снова ощутил тревогу – такую же, как той ночью, в доме Айды Очена. Перед появлением Драго Достославлена. Тревогу, которая гадюкой свернулась на половике под столом, и сто́ит неосторожно шевельнуть ногой…

– Какая разница?

– Никакой, – философски заметил Зимич и вздохнул. Магистр экстатических практик, основатель концепции созерцания идей и доктрины интуитивизма тоже мог класть слова прямо в душу. Особенно до чрезвычайности пьяную душу.

– Добро должно быть с кулаками, и мы – кулаки Добра. – Дружок выпрямился и приосанился.

– Кулаки ли? Я слышал, в ходу у Консистории бичи, клещи и каленое железо. Не иначе Добро должно быть с плетьми, дыбами и виселицами, одних кулаков ему мало.

– Да! Зло надо выжигать из людей каленым железом и вышибать бичами! Иначе никак!

– Выпей еще. Вино – хорошее оправдание всему.

– Да мне не надо оправданий! Ты думаешь, я оправдываюсь? Чего ради мне жалеть этих заблужденцев? И ты – ты не просто заблужденец, ты упорствующий в заблуждениях. А я тут сижу с тобой…

– В общем-то, я не настаиваю. Можешь сидеть где-нибудь в другом месте. Или ты хочешь меня арестовать? Сто́ит ли прекрасный мир Добра предательства друзей? Я так понял, он однозначно стоит того, чтобы отправлять в камеры пыток невинных заблужденцев, так почему бы не пойти дальше? Каждая мерзость приближает тебя к прекрасному миру Добра, так сделай еще один шажок ему навстречу…

– Я сейчас дам тебе в морду. – Дружок попытался встать, но не так-то это оказалось просто.