Эх, сейчас бы в Европу… Организовать бы выставку… Это не Китай, это нам ближе…

Помню, как, оказавшись после полугода китайской эпопеи в Благовещенске, первым делом все, и ребята-музыканты, и девчонки-танцовщицы, не сговариваясь, бросились в магазин за водкой и черным хлебом. У них там собаки, змеи, да рис. Рисовая водка, рисовый хлеб, рис с овощами, рис с фруктами, с ума сойти можно. Набрали мы тогда этих «кирпичей», водяры, забежали за магазин и стали жрать, запивая хлеб водкой. Она текла по рубахе, затекала в брюки, а мы, давясь этим хлебом и водкой, смеялись и орали всего два слова: «Мы дома!», так, что чуть было, не опоздали на поезд…

Надо изобразить его китайским философом, но в ермолке, а главное, запомнить вот этот взгляд. Это даже не взгляд, а буравчик какой-то, но теплый, не сверлящий, а скорее просвечивающий, изучающий и излучающий что-то. А чего он может излучать? Смерть? Жизнь? Нет, ни то, ни другое, а что тогда? Или как у Жванецкого: «Я не стал тем и не стал этим, и я передам тебе свой опыт». Он что, опыт излучает? Нет, наш Ян немного умнее, чем герой из монолога Михал Михалыча. Скорее, он одиночество излучает. Это ближе. Инвалид, безработный, никому, в сущности, до него дела нет. А как можно показать одиночество на холсте? Один человек в раме, это ещё не одиночество. Народу может быть тьма, количество людей – не показатель. Может быть, падающее со стола кольцо? Но как изобразить это падение, как показать движение кольца? Просто подвесить его в пространстве? Нет, не годится. Примитив. Ясно одно, надо увязать китайского философа в ермолке с отсутствием женщины в его жизни. Мужчина без женщины или женщина без мужчины есть существо среднего рода, кажется, именно так говорил Ян. Стало быть, это и есть первый признак одиночества. Итак, женщина! Но не рисовать же её? Нет, нет, он должен быть один. А с чем ассоциируется образ женщины? Духи, косметика вообще, цветы, различные туалеты, сумочки, бельё, наконец. Стоп! Сумочки! Сумки! Кошёлки, авоськи, пакеты, заполненные продуктами. Затем, когда всё съедается, остается немытая посуда, и у раковины опять она, а её нет! Далее стирка, сушка, глажка, а её нет! Уже горячо! Значит, мы получаем, на заднике раковину с немытой посудой, на ногах рваные носки, эх, запах бы изобразить! Стоп! А если кругом: на столе, под ногами, в раковине – дохлые мухи? Ладно, с антуражем потом разберемся. Что на переднем плане? Пожалуй, нога, небрежно лежащая, по-американски, на своей соседке, а на ноге с дырявой пяткой носок. Есть! Но это нижняя часть полотна, а что в центре? Чего наш дурак любит? Выпить, закусить? Ну, положим, каждый любит выпить-закусить. А он, конкретно, этот индивидуум? Любит читать. Нет, книга и дохлые мухи – не эстетично. Шахматы любит. Стоп! Гениально! Доска, шахматная доска, а на ней не фигуры, а обручальные кольца. И играет он не в шахматы, а чёрт, как же игра-то называется? Забыл. Неважно. Шашки выбивают с поля. Забыл, зараза, «вышибалки» или в «Чапая», неважно. Только он хочет одно кольцо выбить другим. С поля! С глаз долой! Вот и движение! По краям шахматной доски, два обручальных кольца. Его палец сейчас щёлкнет по одному из них, но мысли его далеки. Он знает, что выбьет кольцо с поля и ему этот факт уже неинтересен, а вокруг, на столе, дохлые мухи, а ниже, нога, в дырявом носке на пятке, и эта пятка смотрит прямо на нас. А позади, чуть влево, гора немытой посуды в раковине, а правее – рассвет в окне, но он не видит его. Взгляд! Надо запомнить его взгляд. Это не взгляд одиночества или пустоты. Это, скорее, мудрая обреченность. Это не тоска, а скорее, предвиденье.