Софья вспомнила, как в глубоком младенчестве сильно обварилась кипятком. Вот, даже шрам на руке остался… Отцовские руки, нежные и сильные, подхватили тогда Софью и понесли по длинному коридору, пахнущему хлоркой и валерианой – передать врачам на поруки. Отцовские руки долго гладили ее, прижимали к себе, качали, успокаивали, когда она, изгибаясь в дугу, кричала от боли.

– Где ты, папка? Плохо мне без тебя.

Две горькие слезы упали в кружку с чаем, и пропали в черной непроглядной мгле.

– Борисова, хватит мечтать, обед окончен, – строгий голос надсмотрщицы вернул ее в реальность. Софья поправила косынку на голове, накинула фуфайку и толкнула входную дверь…

– У беды глаза зеленые-е,

Не простят, не пощадя-ат! – послышался за спиной мужской голос.

Опять этот странный парень из охраны. Смотрит на Софью насмешливо и так испытующе, словно хочет увидеть в ней то, чего не видно другим.

– Иди, куда шел, – Софья достала из кармана рукавицы. Работа предстояла грязная – сегодня ее смена убирать деревообрабатывающий цех.

– Колючая ты, как еж, – осклабился парень.

– Я же с…, – Софья снова зашлась в жестоком кашле, сплюнула кровянистый студень под ноги.

– Харкаешь?

– Тебе-то какая печаль?

– Зря ты так, красавица.

Софья более пристально взглянула на собеседника. Ничего особенного: ниже ростом Софьи примерно на пол головы, открытое, в мелкую веснушку, лицо, нос картошкой. Серые смеющиеся глаза расставлены широко, в верхних передних зубах видна прореха. На плечах – погоны сержанта.

– Алексей, – щербатый протянул широкую, как лопата, ладонь.

Не успела Софья глазом моргнуть, как охранник сдернул с ее руки рукавицу и крепко пожал ладонь. Его ладонь обжигала.

– Бывай, Соня, еще встретимся…

– Папка, слышишь ли ты меня? – шептала Софья, глядя широко раскрытыми глазами в потолок. – Неужели это – то самое … любовь?

Софья и сама не заметила, как потихоньку оттаяла, как доверилась сердцем добродушному Лехе, как распрямились ее плечи, и легкой стала походка. Встречались они не так часто, как хотелось бы, и всегда тайком – то за пищеблоком, то в слесарной подсобке… Но тайное всегда становится явным!

– Так и запишем, – пожилой доктор, повидавший всякое на своем веку, грустно вздохнул, – подсудимая Борисова, беременность – восемь-девять недель.

Софья похолодела.

– Запишу вас на аборт…

– Нет! – выдавила сквозь зубы Софья и хлопнула дверью.

До окончания срока ей оставалось всего ничего – несколько месяцев. Нехорошая новость докатилась до начальства, Алексею влепили строгий выговор.

– Все, что ни делается – к лучшему! Давно собирался подать документы на увольнение, – понимая щекотливость ситуации, Алексей сделал правильный выбор. – Значит, так тому и быть.

Соне снился страшный сон – она шла ко дну. Грязная, дурно пахнущая муть, постепенно заполняла легкие, распирала изнутри. Где-то там, высоко над головой, брезжил неясный, но чистый свет. Где-то там, высоко над головой, ждала ее свобода, яркое солнце и голубая лазурь! Софья, что есть сил, взмахнула руками, устремляясь к светлой призрачной точке, но невиданная сила вновь поволокла вниз. Страх мертвой хваткой сдавил горло, сковал члены. Софья коснулась дна… И вдруг чьи-то крепкие надежные руки подхватили ее подмышки, потянули, что есть силы, наверх. Она сразу и безоговорочно доверилась этим рукам, и в ту же секунду почувствовала, как слабеет сила дна. Софья сделала последний рывок и внезапно проснулась. Хорошо, что это всего лишь сон…

Дни замелькали, как мозаичное стекло – в детском калейдоскопе. Софью распирало изнутри от счастья! От той, прежней, грубой и циничной, практически не осталось следа. Бывает, что неожиданно свалившееся на голову счастье, меняет человека гораздо быстрее и надежнее, чем самое лучшее исправительное учреждение. Счастье, как скребок, выскабливает изнутри весь накопившийся шлак, весь мусор, все горести и обиды. Счастье приближает нас к источнику Света, истоку Истины…