Костя мечтал принять комплект бытовой техники от лидирующих мировых производителей, комбинировал и так и эдак, прикидывал то да сё…

– А видик дадите? – насмелился мой друг, предварительно застолбив телефонный аппарат Nippon Telecom, чайник Bosch, утюг Philips и блендер Moulinex.

– Тебе – дам, – кивнул Серов. – Но только один!

Тут я вспомнил, что у нас, то есть у Кости, дома закончился чай.

– А чая, случайно, у вас нет?

– Есть. Японский. Если нужно: и кофе найдётся, и шоколад. Выпивка любая. Возьми для своей девушки мартини, – посоветовал Серов и хлопнул Эльвиру по габардиновому заду.

– Мы пока ещё на мартини не заработали, – оправдывается смущённый Костя. – А у вас «Бейлис» есть?

– Ты и такие слова знаешь? – уважительно покачал головой Серов.

Наблюдая, как мой друг-оптимист весело наполняет свои два, предусмотрительно прихваченных баула системы «челнок», я ощутил прилив энтузиазма, который навёл меня на мысли по поводу фотоплёнки «Коника VX». Она ведь явно была не хуже «Кодака», а обходилась-то вдвое дешевле! Я выпросил три блока, по одному с разной чувствительностью. На синих коробка́х красовались жёлтые цифры 100, оранжевые 200 и сиреневые 400. Мне нравилась эта система. Я чувствовал в ней большой потенциал.

Забегая вперёд, расскажу, что так оно и оказалось. За пару грядущих лет я продал огромное количество фотоплёнки, стабильно, раз в неделю, забегая в здание бывшего райкома, чтобы сдать деньги бухгалтеру-кассиру Зеленцовой, в то время как у Эльвиры уже была подготовлена для меня очередная стопка фотоплёнки.

Частник на ржавом москвиче заботливо доставил нас к самому подъезду и даже сдал назад, чтобы двери распахнулись мимо мечтательной лужи, вобравшей в себя грёзы одинокого до поры не разбитого фонаря. Аккуратно, чтобы не порвать пластиковые нити баулов, втроём выкорчевали первый из багажника, а второй с заднего сидения, где я обнимался с ним всю дорогу, придерживая на коленях пакет с кассетами, плёнкой и чаем. Костя восседал впереди. И там его придавливала к сиденью коробка с видеомагнитофоном «Фунай».

Впёрли всё это добро за скрипучий бастион дверей подъезда.

Костя размял натруженные пальцы с отпечатками лямок и не торопился карабкаться по короткой лестнице к лифту.

– Днепрогэс, магнитка, метрострой, молодая гвардия – вот тогда был комсомол! И даже потом был комсомол: целина, БАМ, Братская ГЭС. Так как же так сложилось?..

Костя замялся, но я уже просканировал его мысль и подобрал к ней словарь.

– Что «мол» превратилась в «моль»?

– Да. И вот эта ушленькая «комсомоль» сожрала дух движения, списав честь и совесть в дефекационные отходы.

– Но ведь именно такой пример показывали старшие партийные товарищи, что заигрались в кумовство и цеховой бизнес. Про честь и совесть – это оттуда прилетело.

Но Костя меня не слушал:

– Обязавшаяся подавать пример, скрижальная комсомоль пристроилась, пригрелась, растащила всё, что не прибито и не приклеено.

– А кое-что и вместе с основанием, к которому приклеено или прибито.

– Обложилась моль коробками с товаром, пересчитывает пачки баксов, вон аж пальцы позеленели.

– И эти… глазированные алчностью глаза, – припомнил я, – ещё и прикатанные на глянцевателе, чтоб блестели навечно.

– Копит чеки приватизационные и за резаную бумагу скупает добро народное: фабрики-заводы, газеты-журналы, порты-аэропорты. Влияние и власть стяжает, посты́ и портфели.

– Яйца откладывает по ведомственным кабинетам министерским, чтобы и дети моли пристроены были по тёпленьким местам. Росли при яхтах и бизнес-джетах, посреди бизнес-планов. Мужали, посвящённые в мутные схемы, сызмальства замазанные грязными деньгами. Честная честь и совестливая совесть, что тут скажешь!