– Раневская не поддается ни на какие разъяснения и уговоры Лопахина о превращении Вишневого Сада в Дачные Участки.

Вводится мысль, что вот, мол, какие это были старинные люди:

– Хоть кол на голове теши, а выгоды своей они увидеть не могут.

Не могут расстаться с любимым Вишневым Садом. Но ведь это явно не так. Во-первых, это просто явный перебор. Перебор фокусника, когда он вместо одной тумбочки показывает другую, кажется, что точно такую же, но при внимательном измерении оказывается, что вторая тумбочка больше. Незаметно с первого взгляда, но больше именно на ту величину, которая позволяет человеку уместиться в ней. Так и здесь. Не понимание Раневской своей выгоды – это фикция. Перебор. Даже старинные люди такими непрактичными не бывают. Они может и непрактичные, но когда им показывают истину, они как ослы не упираются. Ведь выгода нужна не дяде, а именно им самим.

И второе. Раневская, как и ее дочь, Аня любят не этот Вишневый Сад, не вообще родовой Вишневый Сад, а Сад их детства. Взрослый Сад таит в себе мрачную тайну. Что бы это могло быть? Возможно, Раневская похоронила в этом Саду ребенка. Вместе с каким-нибудь русским Вильфором. Почему нет? Или вы думаете, что Чехов говорит несколько раз только об обычной грязи? Только о том, что люди спят вместе со свиньями? А моральная грязь? Вы думаете, она была только во Франции? Только в Графе Монте Кристо? Сад этот никому не нужен! Даже Лопахину. Но он все же готов терпеть его разрезанным на дачные десятины.

Раневская, как и ее брат, принимает самое выгодное для себя решение. Она лишается мрачных воспоминаний – раз. И приобретает девяносто тысяч единовременно. Вроде бы:

– А по системе Лопахина у нее было бы двадцать пять тысяч ежегодно. Деньги не только пожизненные, но и передающиеся по наследству.

Но, повторяю, здесь другая перспектива. Перспектива картин Брейгеля и Рембрандта. Здесь действие пьесы доходит до конца и повторяется вновь. Повторяется каждый день уже сто лет. Как на картине Рембрандта Ночной Дозор:

– Не обычные люди, отряд городского ополчения позирует художнику, а:

– Актеры. – И следовательно, перед нами сцена. Как это и есть на самом деле.

Раневская и выбирает эту жизнь на сцене, где есть только одна перспектива:

– Играть свою роль. – Париж – Вишневый Сад, опять Париж, и опять Вишневый Сад. И так Всю Жизнь.

Кажется, что в этом хорошего: всегда одно и то же. Но и на картине Брейгеля всегда одно и тоже. Даже лапа собаки замерла навсегда в незавершенном движении. Точнее, здесь именно уже нет движения. Нет движения в содержание, внутрь. Поэтому Раневская никогда не обанкротится. Деньги у нее никогда не кончатся. И она сознательно выбрала именно этот путь, а не тот, который предлагал ей Лопахин. Она и превращает эту пьесу в комедию. Превращает именно своим парадоксальным выбором. Она знает, что у нее всегда хватит денег подать Прохожему золотой.

Ленька Пантелеев увидел под кроватью… вторую Пертскую Красавицу.

– Как это возможно? – Но только это он и успел спросить у себя. Верхняя девушка опустила на его голову тяжелую руку. Ленька отключился.

По другой версии, рассказанной потом начальству Ленькой Пантелеевым, девушку обнаружили потом, когда сам Сильва уже бежал. И не под кроватью, а в маленькой комнатке для швабр с липкой лентой на пухлых губах.

Ленька не оправдывался по телефону. Он удивлялся.

– Я не понимаю, где он нашел предметы для такой маскировки?

– Какие еще предметы, мать твою?! – закричал в трубку его начальник по имени Абель.

– Волосы, губы, ресницы, голубые глаза, платье.

– Если ты его не найдешь в течении суток, я устрою тебе платье из бетона. Ты понял? Как Брюсу Уиллису.