Лили не обманула: девичьи палаты оказались весьма скромными. Она вела группу сквозь круглые отверстия из одной пещеры в другую, потом в третью, и так далее. Каменные стены сплошь в рытвинах и зазубринах уходили ввысь, сливаясь в купола, снабжённые двумя, тремя или одной отдушиной. Свет, солнечное тепло и птицы, проникая внутрь, немного оживляли мрак. Семён задумался, впервые сетуя на свою дремучесть: «Неужто горы, на которых я отшельничал почти четыре месяца, были полыми внутри? Воистину, чудны дела Твои, Господи… Ничего-то в жизни дальше деревни я не видел и ничего-то я не знаю…»

Четвёрка двигалась в полном молчании. Слышен был только далёкий птичий гам и шорох камней под ногами. Послушник представлял, что скоро они преодолеют внутренность горы, и перед ними явится дворец, либо терем. Ну, на худой конец, широкий господский двор. Но Лили вдруг остановилась посредине просторной пещеры, точно ей надоело бродить без цели. Симеон огляделся и не увидел ничего примечательного. Всё та же голая каменная внутренность, испещрённая нишами, лунками, козырьками и вертикальными бороздами. На миг парню показалось, что он внутри гигантского яйца, поставленного на «попку» и пробитого сверху клювами заботливых родителей, которые ждут не дождутся появления птенца. С небесной выси, точно глаза Бога, смотрели два продолговатых окна.

Старшая оглядела просторную «залу» и сообщила приветливым голосом: «Пришли. Располагайтесь как вам будет угодно». Она нагнулась и тронула пол кольцом. Тут же каменная плита, разделившись на четыре части, поехала в разные стороны прямо под ногами послушника, и тот, как перепуганный кот, наткнувшийся на змею, с воплем отпрыгнул прочь.

Таращась на могильную яму в полу, Семён наблюдал, как из прорвы восстаёт невиданных размеров великолепный, овальный, беломраморный стол и сообразно ему стулья с высокими гранёными спинками. Когда «явление стола народу» свершилось, Лили знакомым жестом пригласила всех занять места. Мими быстро прыгнула на стул с одного боку. Фру неторопливо уселась с другого, аккуратно расправив подол. Гость стоял в нерешительности.

– Что ж вы, Семён Филиппович, не присаживаетесь? Прошу вас отобедать с нами.

Хозяйка указала белой ладонью на место во главе стола, а с противоположного его края, напротив, разместилась сама. Осторожно примостившись на краешек стула, столпник подивился: «Никто и никогда ещё на «вы» и по имени отчеству меня не величал. Что бы это значило?» Но спрашивать было не с руки. Он вздохнул украдкой, засомневался, что пиршество состоится. Со дна пустого желудка до самого горла подкатило желчное раздражение: «Хорош обед, ничего не скажешь. На столе ни корки хлеба». Тут воображение его разыгралось, он начал размышлять о том, сколь много разных кушаний могло поместиться на такой необъятной столешнице. В голове его, как и в прошлых видениях поплыли: прозрачное заливное, щи с клёцками, карпы в сметане, блины на масле с зернистой икрой, вареники с вишней, сбитень11, молочный кисель и, конечно, монастырский квас с пенкой по краю ковша. Он вздохнул и подумал, что спит в каменной ложбинке на столпе и снова видит сон, в котором ему придётся без меры поглощать снедь, после чего голова гудит, как пустой жбан, а в животе волчья стая.

Минуты две все сидели молча. Сёстры, сложив на коленях руки и выпрямив спины, неотрывно смотрели на послушника. Тот, глотая голодные слюни, ощупывал взглядом пол, любопытствовал, как неподъёмная громадина могла выйти на поверхность. Лили и Мими смотрели на гостя с насмешливыми улыбками. Фру, хмурясь, поглядывала на сестёр укоризненно. Потом она демонстративно поднялась и, надув губки, легонько ткнула перстнем в центр стола. И снова Семён был ошарашен той же ловкой проделкой. Прямо перед его глазами обозначились и раздвинулись створки. На поверхность одно за другим выплыли и заполнили стол яства, о которых он только что мечтал и кои милы сердцу каждого русича.