Я вышла на улицу, теребя в руках два листа – рецепт на успокоительное и телефон психолога. Лекарство я купила в ближайшей аптеке и выпила таблетку там же.

Через полчаса наступило какое-то отупение. Я приехала домой с тяжелой головой и ватными ногами. У меня была замедленная реакция на все. Спать не хотелось, но не хотелось и двигаться. Мое тогдашнее состояние трудно объяснить словами. Ночью мне спалось плохо, я не видела конкретных снов, но появилось ощущение страха, и я, проснувшись утром, решила таблетки больше не принимать. Оставался психолог. Но хотя я и желала выйти из этого состояния, и если не могу сама, то с чьей-то помощью, мне не улыбалось, чтобы кто-то чужой копался в моей жизни. В итоге с психологом я созвонилась только через десять дней и еще десять дней ждала первой встречи.

В тот день я предупредила, что задержусь, и поехала к психологу. Внутри у меня все сопротивлялось этому визиту. Я всегда очень осторожно относилась к незнакомым людям. У меня был небольшой и вполне устоявшийся круг общения, который меня вполне устраивал. А уж о том, чтобы изливать кому-то душу не было и речи. Поэтому я не совсем представляла, как буду общаться с психологом.

Меня принял мужчина лет 40-45, высокий, худощавый, как говорят, приятной наружности. Расположившись в удобном кресле, я выжидала. Он представился, сказав дежурную фразу о том, что рад меня видеть, и попросил представиться и рассказать, что привело меня к нему. Уютная комната с неярким освещением и мягкое кресло расслабляли. Назвав свое имя, возраст и семейное положение, я задумалась, что еще можно рассказать о себе. Видимо молчание затянулось, потому что я услышала вопрос, что меня беспокоит. И действительно, что меня беспокоит – галлюцинации? раздвоение личности? страхи? Было трудно сформулировать. Одно было ясно: мне плохо.

Я начала с аварии. Не то что до аварии все было безоблачно, но все было привычно и понятно. Была налаженная жизнь. Все как у всех. Авария изменила ее. Я в который раз стала рассказывать, что осталось в памяти после аварии – и снова ничего кроме полета, туннеля и вида сверху не вспомнила. Период между аварией и тем, что я очнулась в больнице, стерся из памяти.

"Мешает ли это вам?" – спросил психолог.

Да, наверное, мешает, так как осталось много вопросов. Я совсем не помнила, как меня достали из машины, но зато хорошо помнила картину аварии, которую видела сверху, расположение своего тела.

– Что оно у вас вызывало?

– Наверное, ничего, кроме любопытства. Во всяком случае, я не помню ощущения жалости или желания вернуться.

– А что вы помните?

– Свет, легкость, ощущение любви.

Я много раз потом пыталась понять, почему было так легко без тела. Казалось, что душа создана для полета, и тело ее приземляет. А может, душа просто знала, что туда нельзя войти с телом, оно было балластом, и она была рада возможности расстаться с ним. Не знаю. А потом мне сказали, что я должна вернуться.

– На каком языке?

– Не знаю. Я просто поняла это, я услышала это на телепатическом уровне. Мне было жаль уходить оттуда, но у меня не было выбора. Все решили за меня, и я должна была вернуться.

Вспомнилось, что много дней после аварии у меня появлялось ощущение легкости и полета, пока оно не стало переходить в сны… Сны! В общем-то, я из-за них и пришла.

Но время приема истекло. Он объяснил мне, что встречаться мы будем по часу два раза в неделю. Мы назначили время и распрощались.

По дороге на работу я все время мысленно возвращалась к разговору. Первый раз я ответила вслух на вопросы, которые после аварии все время задавала сама себе. Кто-то другой сформулировал их, но мне казалось, что это мои вопросы, и целый час я разговаривала сама с собой. Правда, за это время я не коснулась того, что мучило меня больше всего – снов, девочки и ощущения, что это я, но в какой-то другой жизни, в каком-то другом измерении.