Всё как во дни создания миров,
Вращенье пламенных во тьме шаров.
Сплетенье новорожденных орбит,
Труба архангелов в ночи трубит.
И хороводы ангелов других
Создателю поют хвалебный стих.
Всё в этом странном, крохотном мозгу,
Под сводами в магическом кругу.
Потом опять космический туман,
Зыбящийся, незримый океан.
Закон, повелевающий мозгом, —
Закон вращения миров кругом.
Суетное желание
Как я хотел бы быть ребенком
Опять, что открывает мир,
Скользить ручонкой по пеленкам
И в голубой глядеть потир;
Чтобы над люлькой мать склонялась
Иль бабка в кружевном чепце,
Чтобы акация качалась
Совсем как будто на крыльце.
Цветы и тучи были б тайной,
Непостижимой как теперь,
Но сказочно необычайной,
Не то что запертая дверь.
Всё было б впереди, как море,
Когда спускаешь первый челн,
И сладким было б даже горе,
Которым каждый миг наш полн.
И грезилась бы снова греза,
Как лики грустные Мадонн.
И расцвела б на сердце роза,
И я взошел бы с ней на трон.
И было б первое объятье,
И первый робкий поцелуй,
И слов безгрешное зачатье,
Словесных много аллилуй!
Всё позади теперь, о Боже,
Одна лишь жажда та же жить,
И смертное Ты стелешь ложе
И жизни обрываешь нить!
Дали и тали
В природе всё торжественно и строго,
В ней нет совсем добра и зла,
В ней только свет, движенье, мгла
И чуть заметное дыханье Бога.
Жизнь хороша, но только без деталей,
Без микроскопа под рукой,
Когда вокруг царит покой
И ветр поет меж корабельных талей.
Внизу, в соленых изумрудах моря,
Прожорливые рты миног,
Акулы, спруты, сталь острог
И рыбы тихое без звуков горе.
Вокруг, как сад плодовый, крылья чаек
И стрелы синие стрижей,
А в трюмах мрачных лязг цепей
И свист уравнивающих нагаек.
Но даль вокруг загадочно туманна,
Белее снега облака,
И так проходят чередой века,
И солнечное жарко осианна.
Мир создан так, и ты среди рогатин
Не подымайся на дыбы,
Не укрывайся от судьбы,
Живи свой миг, он жутко безвозвратен.
Черный образ
Над моей постелькой не было Мадонны,
Там висел Христос лишь в терниев короне,
Там висел квадратный доктор Мартин Лютер
В рамочке, отделанной под перламутер.
Но еще мальчонком по дороге в школу
Заходил в собор я к главному престолу:
Касперовская там Матерь Божья,
Черная, на эфиопский лик похожа,
Привлекала детское воображенье,
И слагались тихо ручки для моленья.
И молился за счастливый я экзамен,
За выздоровленье мамочки, – и камень,
Черный камень в сердце, вниз бултыхал,
Хоть из-за плеча какой-то бес хихикал.
Я потом не раз в Мадонн святых влюблялся,
Как по белу свету без толку скитался.
Но не падал я в слезах уж на колени,
От безверия тупого иль от лени.
Лишь на образ матери моей покойной
Я еще молился, часто недостойный,
Лишь пред девушкой моей склонял любимой
Я колени, утомленный долгой схимой.
Но теперь пред всякой Приснодевой черной,
Черной, черной, в ризе золотой, покорный,
Я опять склонился бы, как в чистом детстве:
Слишком часто жил я с бесами в соседстве,
И Спаситель нужен мне опять Младенец,
Со свитком в руке, меж пестрых полотенец.
Солнечные фонтаны
Раскаленные брызжут фонтаны
В бесконечности всей океаны.
Солнце – фейерверк странный и жуткий,
Солнце – творчества Божьего шутки.
Но при чем муравейник злосчастный
В этой студии Божьей прекрасной?
Здесь от этих фонтанов небесных,
В галереях угрюмых и тесных,
То зубами, как волки, стучат,
То, как жабы, ныряют в ушат,
То на полюс бегут, то в Сахару,
Словно Божью предчувствуя кару
За кровавые чьи-то грехи
У всё новой трагичной вехи.
Может быть, даже страшные войны,
Что венец мирозданья достойный,
Отражение этих фонтанов,
Бьющих в мрак мировых океанов.
Может быть, это всё лихорадка,
И Создателю так же всё гадко,
Как и мне, на земле муравью,