Зазвенели, скрестившись, клинки. Четверо нападавших были вооружены – кто мечом, кто кинжалом, кто дубиной, и теперь сцепились попарно, не говоря ни слова, просто желая убить. Лошадь захрапела, вытягивая шею. Репка крикнул на нее и, чуть не выпав из седла, заставил развернуться.

Вперед дороги не было. Оставалась надежда, что он успеет проскочить развилку, пока эти четверо заняты друг другом…

А если повезет, они друг друга поубивают.

Ночью небо было ясное, безлунное, и Злой своими глазами видел битву звезд. Казалось, две звезды сорвались с неба, повздорили, и малая погналась за большой. Большая улепетывала к горизонту, но успела добраться только до верхушки высокой ели: малая звезда вдруг брызнула крохотной искрой, и большая лопнула, на секунду осветив все небо.

Злой затаил дыхание. Нечасто звезды устраивают битву; если бы это случалось каждую ночь, небо, пожалуй, скоро опустело, потому что звезды истребили бы друг друга.

Большая звезда рассыпалась осколками, и они полетели вниз, оставляя за собой красноватые дорожки, похожие на лепестки. Малая звезда рванула к горизонту и пропала из виду. Злой еще немного постоял на поляне, глядя в небо, а потом вернулся к своему логову – плащ, расстеленный поверх сухого мха, и костерок с дотлевающими углями.

Ему хотелось разговаривать. Раньше, в приюте, он редко открывал рот: все было ясно без слов, а при малейшем затруднении в ход шли кулаки. А теперь ему хотелось говорить, хоть вокруг, в темном лесу, не было ни живой души.

– Меч, – сказал он хрипловатым неверным голосом, – а, меч?

Меч не ответил. Он лежал, укутанный мешковиной, надежно защищенный от росы и от чужих взглядов. Хотя кому смотреть, ведь у деревьев нет глаз…

– Меч, я видел, как дрались звезды. Одна убила другую. Звезды тоже ненавидят друг друга?

Меч молчал.

– Они дерутся за место на небе, – поразмыслив, сказал Злой. – Им тесно, правда?

Меч не ответил.

Злой засыпал угли, чтобы неровное красное свечение не мешало темноте. И чтобы никто не пришел из темноты на огонек. Лег на спину и посмотрел вверх. Звезды, светящие сквозь листву, и листва, сложенная в мозаику, вдруг показались ему буквами, и он без труда прочел:

– «Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ…»

Он мигнул, и буквы пропали. Остались только звезды и листья.

Он попытался вспомнить, умел ли видеть в темноте раньше, еще в приюте. Но приютские воспоминания сами были темны, и в воспоминаниях он не мог отличить ночь от дня. «Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ…»

Куда упали осколки звезды? Куда ведут дороги на перепутье? Куда течет река?

– У кого я спрашиваю? – он заговорил с собой вслух и улыбнулся в темноте.

Спрятанное послание виделось в прожилках на каждом листке, в рисунке облаков и линиях на ладони. И особенно в узорах на рукоятке меча; казалось, жизнь вплетается в эти узоры и пьет оттуда смысл, как сухая губка воду. Все не напрасно, Злой зачем-то пришел на ту дорогу и зачем-то заночевал в лесу, это очень важно для мира, для звезд…

И, успокоенный этим знанием, он уснул.

– А кому похлебку горячую, здесь и сейчас, с морковью, с луком, с куриным крылышком! А кому похлебку горячую!

Репка опоздал. Торговали уже четвертый день. Солидные покупатели разъезжались, купцы разбредались по трактирам. Молодая женщина сидела между двух костров, на которых медленно кипели котлы с похлебкой, и видно было, что распродает остатки:

– А кому похлебку горячую!

Репка опоздал к началу ярмарки. И Проныры не было на месте.

Сначала Репка решил подождать – мало ли где бродит перекупщик. Потом заволновался. Потом пал духом.