и поинтересовался у гостя, что тому больше понравилось – его бас или его сопрано. Тут он совсем разошелся, пустился в пляс, устроил перепалку с гостями и, положив ногу на стол, заявил, что, в отличие от Листа, у него нет ни благородства, ни приличных манер: «моя невоспитанность – моя болезнь». Трудно сказать, удалось ли ему фраппировать претендента на руку дочери, но тот от своих намерений не отступился и после смерти Вагнера, когда Козима подыскала старшей дочери жениха по своему вкусу. В последующие дни произошли события, из-за которых настроение Мастера существенно ухудшилось. 15 октября Генрих фон Штейн, отдавший предпочтение академической карьере перед занятиями с Фиди, отбыл для защиты диссертации в Галле, а через два дня в Турине скончался Гобино, о смерти которого в палаццо Вендрамин узнали только через две недели. Вагнер тут же велел Козиме опубликовать некролог в учрежденном им двумя годами ранее бюллетене Байройтские листки (Bayreuther Blätter). 31 октября стояла исключительно ясная погода, что было нехарактерно для этого времени года. После обеда обитатели палаццо любовались на площади Сан-Марко необычайно красивым закатом, поздно вечером на темном небе появилась яркая комета, а это нигде и ни в какие времена не считалось добрым предзнаменованием.

В ноябре возобновились мучительные сердечные спазмы, обычные лекарства не помогали, так что пришлось снова принимать лауданум. Подавленное настроение не улучшил даже приезд Листа в середине месяца. Два великих композитора, успевшие к тому времени свыкнуться с недостатками друг друга, вполне уживались между собой, хотя в поздних фортепианных сочинениях тестя, в частности в написанной во время тогдашнего пребывания в Венеции Траурной гондоле, Вагнер, по свидетельству Козимы, слышал лишь иронию и насмешку. Впрочем, по поводу ранних пьес тестя он высказывался не менее пренебрежительно. Согласно записи в дневнике Козимы, «он их находит совершенно бессмысленными и говорит о них резко и пылко». Вряд ли Лист слышал от него подобные отзывы за все время их знакомства, особенно в те годы, когда оказывал Вагнеру неоценимую помощь, в том числе материальную, и всячески пропагандировал его творчество. Свою раздражительность Мастер срывал на окружающих. Накричав однажды на Жуковского, он даже встал перед ним на колени, чтобы вымолить прощение. А ведь за несколько дней до того он признавался художнику: «Теперь, мой друг, мы с Вами прошли огонь и воду, теперь нас разлучит только смерть». Скорее всего, он ерничал, и это создавало в доме тягостную обстановку, усугубляемую спорами с тестем, который к тому же мучил его исполнением только что написанной Траурной гондолы. Что же касается самого Листа, то он уже давно привык к эскападам зятя, и они его не особенно беспокоили; за два месяца, проведенных в Венеции, Лист неплохо отдохнул от беспокойной жизни в разъездах и в январе вернулся в Будапешт. В одном из своих венецианских писем он признался: «Я почти не выхожу из своего жилища, палаццо Вендрамин, который мне необычайно нравится, и веду там чудесную, спокойную семейную жизнь избалованного папы и дедушки. Вагнер по-юношески бодр; насколько мне известно, у него теперь только литературная работа, никакой музыкальной, он также занят административно-диктаторской деятельностью в связи с предстоящим на будущий год исполнением Парсифаля в Байройте».

На день рождения жены Мастер, как обычно, решил сделать ей необычный подарок. На этот раз он вспомнил о своей юношеской до-мажорной Симфонии, которую решил представить по случаю сорокапятилетия Козимы в театре Ла Фениче. Несмотря на неважное самочувствие, он сам разучил ее со студентами местного музыкального колледжа, и она была исполнена в рождественский вечер. В пролежавшей пятьдесят лет без движения партитуре никто не мог узнать теперешнего Вагнера. Когда отзвучала симфония, он заставил выступить своего тестя («Ты любишь свою дочь? Тогда садись за рояль и играй!»). Примерно тогда же он узнал об изобретении фонографа, но вряд ли уяснил себе, что находится на пороге новой эры, коренным образом изменившей представления об исполнении, воспроизведении и восприятии музыки. В начале января уехал Хумпердинк, через десять дней за ним последовал Лист. Из участников постановки