, который потерпел полное фиаско. Многие места (как музыку, так и текст) публика просто высмеивала, а временами даже освистывала. Публика с такой насмешкой разглядывала княгиню Меттерних и графиню Зеебах, протекции которых приписывают исполнение этого произведения, что они покинули театр после второго действия. Мне кажется, что столь необычное проявление недовольства в отношении заслуживающего внимания и талантливого произведения должно быть скорее результатом коварства, а не действительных мнений…» И еще одно знаменательное высказывание: «Сама по себе опера – несомненно, в высшей степени интересное произведение искусства. Несмотря на явно недостаточную мелодичность, неясность и отсутствие формы, в ее замысле обнаруживаются проблески гениальности, впечатляет также оркестровый колорит, а временами и сама музыка, прежде всего в оркестровых эпизодах». Это никак нельзя назвать суждением коварного врага и интригана.

Между тем Вагнеру следовало приняться за реализацию следующего большого проекта. К тому времени Тристаном и Изольдой заинтересовался только великий герцог Баденский, которому эту музыкальную драму рекомендовал его интендант Эдуард Девриент. Однако он не очень хорошо представлял себе трудности, связанные с ее постановкой, и прибывший в середине апреля в Карлсруэ композитор сразу понял, что ресурсов тамошнего театра явно недостаточно; вдобавок Девриент посетовал на отсутствие тенора Шнорра фон Карольсфельда и посоветовал пригласить солистов из Венской придворной оперы. После короткого визита в Париж Вагнер снова получил аудиенцию у великого герцога Баденского и, воодушевленный его поддержкой, отбыл в Вену. Помимо переговоров о приглашении венских солистов в Карлсруэ этот визит был отмечен еще двумя событиями. Во-первых, композитор наконец увидел на сцене, и притом в прекрасном исполнении, своего Лоэнгрина – сначала на генеральной репетиции 11 мая, а через три дня на премьерном спектакле. Во время репетиции произошло второе знаменательное событие, не замеченное почти никем из окружающих, но имевшее важное значение для дальнейшего развития отношений Вагнера и его главного критика Эдуарда Ганслика, с которым он познакомился еще в Дрездене, – в то время тот был восторженным почитателем вагнеровского таланта. Однако после публикации работы Ганслика О прекрасном в музыке Вагнер зачислил его в ряды своих противников и теперь сделал вид, что едва знаком с этим музыковедом, изъявившим желание сойтись с ним поближе. Поскольку композитор допускал только восторженное отношение к своему творчеству, венский теоретик попал сразу в две категории зловредных «J»: мало того, что Ганслик оказался не вполне доброжелательным рецензентом, он был вдобавок наполовину евреем. Зато в Вене Вагнер получил возможность снова пообщаться с Карлом Таузигом, к которому он по-прежнему испытывал дружеские чувства, и сошелся с находившимся там Петером Корнелиусом, которого видел в составе свиты Листа в октябре 1853 года в Базеле. Состоялось еще одно чрезвычайно важное знакомство – с личным врачом австрийской императрицы Йозефом Штандгартнером, впоследствии оказавшим Вагнеру неоценимые услуги.

Что касается главной цели его поездки, то тут он столкнулся с непреодолимыми препятствиями. Пораженный восторженным приемом, оказанным автору Лоэнгрина в Вене, отвечавший за деятельность придворной оперы обергофмейстер императора граф Ланкоронски отказался предоставить ведущим певцам отпуск для участия в баденской постановке и вместо этого предложил Вагнеру провести премьеру с их участием в Вене. Пришлось резко менять планы, так что, вернувшись в Париж, где он уже собирался завершить свою деятельность, а потом посетив в Бад-Зодене отдыхавшую там, как и в прошлом году, Минну, Вагнер отправился в Веймар, где Лист проводил фестиваль, посвященный учреждению Всегерманского музыкального общества. Там он снова оказался в кругу старых друзей – помимо Листа его восторженно встретили Бюлов, Корнелиус, Таузиг и множество других почитателей. Из Парижа прибыли Эмиль и Бландина Оливье, с которыми Вагнер, после недельного пребывания в Веймаре, отбыл в Вену. По дороге они посетили отдыхавшую в Бад-Райхенхалле Козиму. Там сестры проводили почти все время наедине, а гостя занимал утомительными беседами его французский поверенный, не знавший немецкого языка. В