На всякий случай бегло оглядываю кабинет, но не замечаю ничего более странного, чем адекватный Граф. Моя интуиция тоже молчит. Как не вовремя.

Граф бросает взгляд на старинные настенные часы.

— Вы опоздали, — говорит нетерпеливо, но без злости.

— Вы же не казните меня за это, царь?

— Смотря, насколько интересной окажется ваша история.

Я ничуть не сомневаюсь в увлекательности своего рассказа, но пусть лучше его оценит Граф.

Устраиваюсь на кресле с тщательностью пилота межгалактического корабля. Спине удобно. Комфортно лежат руки. Ерзаю бедрами, принимая идеальную расслабленную позу, — я никуда не спешу. И мне все еще не по себе от того, что начало нашей ночи — особенно учитывая окончание предыдущей — проходит так гладко и спокойно.

Граф, не отрываясь, следит за мной.

— Приступим? — интересуется он, когда я наконец затихаю.

— Пожалуй.

— Для начала хочу уточнить пару моментов... — он берет блокнот, пишет в верхнем углу листа цифру один и несколько раз ее обводит. Не нравится мне, с каким нажимом он ставит после единицы точку.

— Повторение пройденного? — уточняю я.

— Можно и так сказать.

— Это не бесплатно.

Карандаш замирает на точке.

Граф поднимает голову и смотрит на меня таким взглядом, будто не расслышал моей реплики и ждет повторения.

— Не было уговора, что я стану повторять уже сказанное или отвечать на ваши вопросы, — поясняю я. — Хотите дополнительные услуги? Платите.

Граф молчит. Тишина насыщенная, напряженная. Но неопасная.

— Сколько? — наконец, спрашивает Граф.

— Одна чашка кофе, — я с трудом сдерживаю зевок. Ночные истории сложно мне даются по ряду причин.

— Согласен.

Судя по тому, что Граф прихватывает с собой блокнот, мне нужно идти следом.

Пытаюсь не упустить ни малейшей детали, чтобы не оказаться застигнутой врасплох, как вчера со свидетельством о рождении.

Граф легко сбегает по ступеням — даже, кажется, что-то насвистывает. Мимолетно, едва касаясь перил, барабанит по ним пальцами, словно по клавишам фортепьяно. На перилах пыль, горничную он так и не нанял. Следом тянется тонкий шлейф аромата его одеколона — и это самый сильный запах из тех, что я сейчас чувствую. Так в чем же подвох? Неужели именно в том, что подвоха нет? Неопределенность давит.

Сажусь на стул и наблюдаю, как Граф подходит к кофемашине. Лениво потягиваюсь и произношу:

— Предпочитаю заваренный в турке.

Ложечка с молотым кофе замирает над банкой — точь-в-точь, как карандаш над блокнотом некоторое время назад.

— Кристина Арсеньевна Страж-Мережсковская, уроженка Санкт-Петербурга, двадцати семи лет от роду, не кажется ли вам...

— И все равно я предпочитаю кофе, приготовленный в турке. — В этот раз демонстрация его осведомленности нужного эффекта не производит — шок по этому поводу я пережила вчера. Кроме того, похоже, новой информацией — более ценной, чем данные моего паспорта и свидетельства о рождении, — он не владеет.

Граф высыпает кофе обратно в банку. Долго и без энтузиазма ищет джезву. Находит. Варит кофе. Ставит передо мной на блюдце чашку. Не спуская с меня глаз, медленно, шурша по столу, пододвигает сахарницу.

— Две ложечки, пожалуйста, — не унимаюсь я.

Хотела бы улыбнуться, но не могу — наваливаются воспоминания, образы, которые привели меня в этот дом. Думаю, я выгляжу странно, так серьезно ведя эту простенькую игру.

— Две. Ложечки, — Граф кладет сахар в чашку и не просыпает, хотя по-прежнему буравит меня взглядом. Размешивает, скребя металлом по дну.

— Еще что-нибудь?

У меня есть варианты. Но вовремя выйти из игры иногда не менее важно, чем победить.

Граф садится напротив, раскрывает блокнот. Машинально проводит пальцем по спирали. Замечаю на карандаше гравировку: «Иголка для бабочек», — название последней книги Графа.