Я понял, что убивать меня вроде бы не собираются, но укол сделать не давался. Следователь крикнул, вошли двое конвоиров и так захомутали меня, что не мог пошевелиться. Инъекция была произведена в руку.

– Все свободны! – объявил дознаватель. Мужчины вышли, мы остались вдвоём.

У меня появилось чувство тепла. Оно начало усиливаться. Вскоре я уже ощущал себя так, словно попал в раскалённую пустыню. Страшно захотелось пить. Казалось, что от обезвоживания даже губы потрескались.

– Пить! Воды! – захрипел я. От ощущения сухости в горле, голосовые связки отказывались издавать звуки.

– Расскажешь правду, получишь целое ведро. Говори, что видел в развалинах?

После вопроса следователя, в голове появился чёрный шарик и стал быстро расти в объёме. А так как в ней тоже была "засуха", я ощутил дикую боль, которая всё увеличивалась при его расширении. Башка должна была расколоться, как переспелый арбуз. Теперь, уже где-то вдалеке, вновь услышал вопрос следователя: – Говори, что видел в руинах завода?

И странное дело: от адского страдания я лишился своей памяти и способности рассуждать, анализировать что-то. В сознании всплывали лишь те сведения, которые касались вопроса дознавателя. И представляете, Артём: я начал излагать то, что видел в старых строениях! Это происходило помимо моей власти. Да какой воли, от неё не осталось и следа! И от того, что сообщал правду, чёрный шар стал уменьшаться в размерах. Головная боль и сухость стали стихать.

В разуме продолжали оставаться только сведения, о произошедшей когда-то перестрелке. Я как бы лишился способности осмысленно воспринимать окружающее и даже ощущение своего бытия. Но приобрёл невероятную лёгкость и только ремни удерживали меня от полёта. Так потом казалось мне. Невозможно передать все переживаемые ощущения и эмоции, настолько это было необычно. Я сейчас не помню задаваемых вопросов, но говорил долго, а чёрный шарик, всё уменьшался и, наконец, вспыхнув красной точкой, пропал. В этот момент перестал чувствовать себя, словно умер. Наверное, потерял сознание.

Очнулся уже в камере, на топчане. Чувствовал себя словно после употребления алкоголя: сухость во рту и горле, головная боль. К тому же трясло, как алкоголика. Но рядом со мной стоял Жиган со спасительной бутылкой воды, полной. Увидев, что я пришёл в себя, он подал её мне. Это был настоящий бальзам для тела. По пути следования, она уничтожала сухость и невероятную жажду. Затем бросило в пот. Вскоре я перестал трястись. Мне, как говорится, "захорошело". Оказывается, вместе со мной конвоиры принесли и воду с добавленным в неё неким зельем. Видимо, тут хорошо знали о последствиях применения "разговорчивого" препарата.

После этого я приобрёл способность анализировать произошедшее и, вспомнив о том, что случилось, ужаснулся. Нет, я не знал, что говорил, но помнил, что заявлял следователь перед пыткой: – Сейчас, Иванов, ты раскроешь правду о том, что произошло в развалинах и где деньги?

"Неужели рассказал, что видел? – задумался я, – значит, теперь и о ментах, что прикарманили деньги, известно! А если дознаватель возьмёт их за "жабры" и вступит с ними в сговор, поделят их между собой, тогда они сами убьют!" Я мучился догадками, и меня бросало то в жар, то в холод, так как не видел выхода из сложившейся ситуации.

Вскоре заскрежетал ключ, открылась дверь. Милиционер: – Иванов, на допрос!

Следователь уже был на месте и, молча, испытующе смотрел на меня. Я не поднимал глаз.

– Чем недоволен, Иванов, кормёжка плохая? – цинично спросил он.

– Фашистскими методами дознания! – ответил я, – не милиция, а настоящее гестапо!