Но и в этой бочке меда есть своя ложка дегтя. Сколько ни труби на весь мир об успехах, информацию о недочетах и происшествиях не скрыть – она разойдется мгновенно. В начале зимней Олимпиады 2014 года все только и говорили об отсутствии в Сочи горячей воды и отваливающихся жалюзи. Атланта получила много негативной прессы за обилие рекламы вокруг олимпийских объектов. Мюнхенские игры 1972 года печально прославились терактом против спортсменов из Израиля.

Теоретически любое мегасобытие может стать мощным стимулом для городских преобразований и городского развития – или обернуться разбитыми надеждами: выброшенными на ветер деньгами, жуткими шрамами в виде никому не нужных стадионов или подпорченной репутацией.

Пик популярности мегасобытий, судя по количеству поданных городами заявок, пришелся на конец 1990 – начало 2000- х годов. На Олимпийские игры замахивались и Лиль, и Севилья, и Лейпциг, и Шеффилд. Но этот ажиотаж проходит, как, скажем, мода на остроносые туфли, что легко проследить на примере летних олимпиад.

После того как Монреаль для Олимпиады 1976 года настроил «белых слонов» и влез в огромные долги, а московские Игры 1980- го прошли на фоне политических разборок и бойкотов, никто, кроме Лос-Анджелеса, не хотел проводить у себя Олимпиаду 1984 года. Олимпийский комитет, получив лишь одну заявку, вынужден был принять условия принимающей стороны. В итоге Олимпиада 1984 года стала самой дешевой в новейшей истории: почти все мероприятия шли на уже имевшихся стадионах, спортсменов разместили в студенческих общежитиях. Олимпиада даже принесла прибыль организаторам. И города мира изменили свое отношение к олимпиадам, а после сравнительного успеха Сеула-1988 и триумфа Барселоны-1992 выстроилась огромная очередь из желающих провести у себя главный спортивный смотр. После Барселоны все поверили, что мегасобытия могут преобразить город. Мегасобытия даже стали ключевой частью стратегии экономического развития некоторых городов. Наступил золотой века мегасобытий. Но эта мода во многом отражала глобальные экономические процессы.

Во-первых, благодаря долгим годам относительно стабильного экономического роста и технологического прогресса у людей появилось больше свободного времени и денег, а значит, для них важно стало, как и на что тратить и то и другое. Изменилось в целом восприятие города. С этого начинается феномен «города потребления».

Традиционно экономисты считали, что город – это место, где выгодно производить (благодаря положительным эффектам масштаба и агломерации), но плохо жить – из-за пробок, преступности, плохой экологии. Теперь все иначе. Благодаря новым транспортным технологиям, достижениям медицины и общему благосостоянию западные общества решили часть проблем компактного проживания, и оказалось, что компактный город – это место, где удобно потреблять, ведь можно пешком дойти до десятка ресторанов и магазинов, театров и концертных залов. Американский экономист Эдвард Глейзер еще в 2001 году показал, что качества города как среды потребления предопределяют его привлекательность для жителей. То есть, грубо говоря, города, где больше ресторанов и меньше пробок, в США и Европе растут быстрее. Вывод прост: город из места производства превратился в место производства и потребления.

Раньше города можно было определить по тому, что они производят, или по функции, которую они выполняют: промышленные города, информационные, рыночные, управленческие. Именно на развитии этих функций и видов экономической деятельности по большей части основываются стратегии их экономического развития. Промышленные города строили дороги и энергосети, информационные – тянули высокоскоростной интернет и возводили офисные башни. Сейчас появилась еще одна модель роста – улучшение потребительских качеств города.