служитель очарованной печали,
возносишь ты и скрипку, и фагот.
Вот распустились огненные розы,
о град ночной – таинственная сень,
кромешной тьме не ведомы наркозы,
но ускользает мыслящая тень.
Там облака, как озаренье мысли,
над стогнами звучащими повисли.
1978
Видение
Церковь спит. За палисадом
по дороге столбовой
за шагающим отрядом
проезжает верховой.
Дымка горькая разлита
в зимнем сумраке квартир,
но смотри, уж бьет копытом
беспечальный конвоир.
Будто зелье и не злое,
но за дальнею чертой
реет пламя голубое
над поверженной золой.
Там уж вечная оплата,
скрип кибиток и оков,
грозный вопль газавата
всеземных материков.
И уж чудится спросонок
хохот, крики, балаган,
легкой шуткою бесенок
вынимает ятаган.
Бьет приветливо копытом,
уж теперь его не тронь,
в черной раме деловитый
сине-розовый огонь.
И знамена, и хоругви,
и прельщающий рожок.
Эй, не спи, погаснут угли,
знай помешивай, дружок.
1978
Страна
Посмотри – раскинулась высоко
в кущах звезд великая страна,
зовы, зовы братского истока,
есть у мира родина одна.
Как Лицей и дантовы терцины,
в дни трудов, рождений или тризн,
нам в судьбе уже предвозвестимы
берега далекие отчизн.
Все нам здесь – от солнечного следа,
все нам здесь – надежда и урок,
как чертеж бесстрашный Архимеда,
обагривший эллинский песок.
1978
«Уж вся заснежена Плющиха…»
Уж вся заснежена Плющиха
и зимний день почил в слезах,
ты помнишь дом – пустынно-тихо
в его нездешних этажах.
И в темноте очнутся речи,
и вот часы с надеждой бьют,
и мысли странно потекут,
но вспыхнут траурные свечи.
Тогда мелькающей чредой
начнутся странствия, и тени
взбегут на легкие ступени,
пренебрегая пустотой.
О чей же голос, столь знакомый,
в провалах блещущих зеркал?
Твой смех безжалостно-суровый,
как мотылек, затрепетал.
Лишь черный след на белоснежном
в прикосновении чужом.
Так две души – в тщете мятежной
уже не помнят о былом.
1979
Весна
В. Д.
Плещется море.
Ужели весна?
Будто – как цель —
нам природа ясна.
Празднуем тихо,
грезим ли вслух,
сколько в природе
веселых старух!
Птиц развеселых
и тех стариков,
ждущих, как вечность,
ее пустяков.
Бога восславим,
радость и свет!
Солнышко греет,
холода нет.
Так познается
природа сама:
вольность – весною
зимою – тюрьма.
1979
«О голос далекий…»
О голос далекий,
о чем ты поешь?
Кого заклинаешь,
тоскуешь и ждешь?
Обеты благие,
как скалы, тверды,
зачем ты стоишь
у грозящей воды?
И руки ее
расплетают венок,
и падает тихо
заветный цветок.
За веру благую
к ней волны нежны,
звучит аллилуйя,
и никнут валы.
1979
«Загадочный берег, отчизна…»
Загадочный берег, отчизна,
туманная нега моя,
в магический свет символизма
окутана наша ладья.
Стоят у руля капитаны,
незримо шумят паруса
в далекие гордые страны,
где в грезах текут небеса.
О мудрость ночного залива,
как парусник твой освещен!
Но бездна воды молчалива,
как черная пропасть времен.
И вахту несут капитаны,
когда ураганы и штиль,
незримы желанные страны
на тысячи солнечных миль.
Но будто огни семафора
мелькают в туманной дали —
как бы побережье Босфора
у края желанной Земли.
1979
«Друг мой далекий и верный…»
Друг мой далекий и верный,
годы идут не спеша.
– Господи милосердный, —
вдруг прошептала душа.
Тихи холмы и долины,
в лунном сиянье роса,
в белый туман уносимы
звонкие голоса.
Грузии давние звуки,
вот и Тюрингии речь,
повести нашей разлуки…
Дай мне, забывшись, прилечь.
1979
«Ну что ж, друзья, сочтем страданья…»
Ну что ж, друзья, сочтем страданья,
есть у судьбы удел иной:
нетленный парус – упованье —
в дали небесно-голубой.
Напрасно все грома и гневы
бросает грозный властелин,
свои тревожные напевы
воспоминаньям посвятим.
О, звуки тихи и согласны,
всеяликующий экстаз,
зачем не в юности прекрасной,
не в праздник жизни встретил вас?!