Отстраняя ужас ложный,
дай нам миг, для душ возможный, —
Воскресенья своего!»
1975
Маг
Ельдосу Кемельбекову
– Боже великий, Тот!
Пуст Абидосский храм,
пали рабы и скот,
смерть подступает к нам.
Боже, я здесь один,
смерть на моих устах.
В желтом песке пустынь
братьев небесных прах.
Время, мой брат и враг,
твой невозвратен миг! —
Старый халдейский маг
смотрит в небесный лик.
– Боже! – вскричал он. – Здесь
сын умирает твой.
Душу мою вознесь
нашей двойной звездой!
Там, за двойной звездой,
в космосе вечен град.
Боже, пребудь со мной! —
Мещет усталый взгляд.
Вечен его завет:
«Братья – кто был рожден!»
Разум, Душа и Свет —
крылья его имен.
1975
«Воздушной, светлою струей…»
На день рождения моего отца
В.Ф. Сиверца ван Рейзема
Воздушной, светлою струей
играли облака,
и будто голос долетел
ко мне издалека.
И солнца луч озолотил
небесные струи,
и, с ним лиясь, я посетил
владения свои.
Прозрачный полог, и над ним
пылинок светлых рой,
и лик я видел золотой,
склоненный надо мной.
Меня лелеял и томил
все тот же странный сон:
как будто вновь я миру был
судьбою отнесен.
И видел я, к стене припав,
детей, отца и мать.
И, всей душой затрепетав,
я все ж не мог восстать.
Хотел подняться и войти,
незримым с ними быть.
И только тихое «прости»
успел я уловить.
1976
«Тот миг надежды угасимой!»
Тот миг надежды угасимой!
Зачем в соблазнах полноты,
блистая подлинностью мнимой,
цветут эфирные цветы?
И в чешуе, и в дымке звездной
не то ль томление огней
над бесконечной, жуткой бездной?!
О проблеск жизни! – «Panta rei!»1
Ужели дух твой охранен
двуоборотной, мчащей сферой —
душой, тоскующей без меры
от сотворения времен?!
1976
Знаменья
Зачем, ученый богослов,
возносишь гордую обиду?
Попробуй не подать и виду
у пошатнувшихся основ.
Какая там благая весть?
Возможно ль миропониманье,
когда уж нам без содроганья
не должно имя произнесть!
Что ж, убедительней изуст —
как в руки страждущих каменья?
Ужели мудрости знаменья
превыше истины искусств?!
1977
Вещество
Вещество, из которого сотканы сны,
где зеленые дебри и крылья наяд,
где четыре пространства открыться должны,
убежать, оглянуться, вернуться назад.
Где в садах золотистых ночных Гесперид
драгоценные формулы тихо цветут,
и, взбираясь по склону, как солнце в зенит,
обрывается вечность в созвездья минут.
Там окружности мчатся, и мчатся часы;
справедливость подъемля, вздымается знак,
и жемчужный Кефей голубые весы
непрестанно колеблет, скрываясь во мрак.
Это солнце ночное, сады Гесперид,
вещество, из которого сотканы сны,
где четыре пространства как тень пирамид,
как песчаная россыпь эфирной волны.
1977
Пустынник
Когда пустынник, смачивая губы,
глядится немо в бесконечный свод,
ему ли видится божественный Эрот,
колеблющий серебряные трубы?
О, не суди! Бесчисленно судимы,
во мглу отходят призраки мои,
и кружатся сознания рои.
Но Богом ли заветы исчислимы?
Пока что твердь во власти разрушений
и скорбью веет каждое число,
не обрати сомнение во зло
земною хитростью ненужных вычислений.
О, Флора, Глория, Природа! Вещий сон,
когда ручей лепечет «аллилуйя»,
Вселенная – во власти поцелуя…
Его ли нарекаем Божеством?
Так мальчик слышит, скорбно затаясь,
все тот же голос – тихий и призывный.
За этой дверью – грубой и массивной —
каким слезам откроем нашу связь?!
«Лес раздвигался медленной чредой…»
Лес раздвигался медленной чредой,
и в сонмах рощ сознание сквозило,
и вдоль границ Германии лесной
свои дружины размещал Аттила.
Достойный Варр, порукой ли отвага?
Разор в именьях. Пали сыновья.
Какая ждет губителей награда!
Беспечный Рим, о Лесбия моя!
Всмотрись, Луциллий, кто нас превозмог!
А этот шут острит до отвращенья.
Взошел Кефей, и спутал астролог.
Прощай и ты, эолово внушенье.