Над ветром смех, Коль ветер перейдет границы
Приличий всех,
И над шиповником, что может
Быть злым порой, А главное над тем, кто все же
Любовник твой.
Семнадцать лет! Ты будешь рада
Побыть вдвоем! О ширь полей! Лугов прохлада!
Ну как, пойдем?
Рука в руке, смешав дыханье
И голоса, Неторопясь бродить мы станем,
Войдем в леса.
И там, закрыв глаза и млея,
Ты, как во сне, Взять на руки тебя скорее
Прикажешь мне.
И я возьму – о миг величья! —
И понесу, И будет нам анданте птичье
Звенеть в лесу.
Тебя, как спящего ребенка,
К груди прижав, Я не услышу трели звонкой
И буду прав;
И буду пьян от кожи белой,
От этих глаз, И речь моя польется смело…
Не в первый раз.
В лесах запахнет свежим соком,
И солнца свет Омоет золотым потоком
Их снов расцвет…
А вечером? Устав немного,
С приходом тьмы Знакомой белою дорогой
Вернемся мы
К садам, где травы – голубые,
Где близ оград В округу яблони кривые
Льют аромат.
Мы под вечерним темным небом
С тобой войдем В деревню, пахнущую хлебом
И молоком,
И стойлом, где от куч навозных
Тепло идет, Дыханьем мерным полон воздух,
Остывший пот
Блестит на шерсти, чьи-то морды
Во мгле видны, И бык роняет с видом гордым
Свои блины…
А после дом, очки старушки,
Чей нос крючком Уткнулся в требник; с пивом кружки
И дым столбом
Из трубок вылепленных грубо,
Плохой табак, И оттопыренные губы,
Что так и сяк
Хватают с длинных вилок сало,
Как впопыхах; Огонь из печки, отсвет алый
На сундуках;
Зад малыша, который близко
Подполз к дверям И мордочкой уткнулся в миску,
Что ставят там
Для добродушного полкана;
И старые пес Ворчит и лижет мальчугана
В лицо и в нос…
Надменная, словца не скажет,
Страшна на вид, У печки бабка что-то вяжет,
В огонь глядит.
О дорогая, сколько сможем
Увидеть мы В лачугах, чьи огни прохожим
Горят из тьмы!
Потом, среди сирени свежей,
Таясь от глаз, В одном окне нам свет забрезжит,
Поманит нас…
Пойдем со мной! Тебя люблю я!
Нельзя никак Нам не пойти! Пойдем, прошу я…
Она. – А дальше как?
[15 августа 1870]
За музыкой (Вокзальная площадь в Шарлевиле)
На площадь, где торчат газоны тут и там,
В сквер, где пристойно все и нет в цветах излишку,
Мещане местные несут по четвергам
Свою завистливою глупость и одышку.
Там полковый оркестр, расположась в саду,
Наигрывает вальс, качая киверами,
Не забывает франт держаться на виду,
Прилип нотариус к брелокам с вензелями.
Находка для рантье трубы фальшивый звук;
Пришли чиновники и жирные их дамы
В сопровожденье тех, кто нужен для услуг
И чей любой волан имеет вид рекламы.
Пенсионеров клуб, рассевшись на скамьях,
С серьезным видом обсуждает договоры;
Трость с набалдашником здесь попирает прах,
И погружаются здесь в табакерку взоры.
На стуле распластав свой ожиревший зад,
Какой-то буржуа с большим фламандским брюхом
Из трубки тянет дым и, видно, очень рад:
Хорош его табак (беспошлинный, по слухам).
А за газонами слышны бродяг смешки;
Тромбонов пение воспламеняет лица
Желанием любви: солдаты-простаки
Ласкают малышей… чтоб к нянькам подольститься.
Небрежно, как студент, одетый, я бреду
Вслед за девчонками, под сень каштанов темных;
Они смеются, взгляд мне бросив на ходу,
Их быстрые глаза полны огней нескромных.
Храня молчание, и я бросаю взгляд
На белизну их шей, где вьется локон длинный,
И проникает взгляд под легкий их наряд,
С плеч переходит на божественные спины.
Вот туфелька… Чулок… Меня бросает в дрожь.
Воображением воссоздано все тело…
И пусть я в их глазах смешон и нехорош,
Мои желания их раздевают смело.
Завороженные
Из снежной мглы в окно подвала Они глядят на отблеск алый
И чуда ждут.
Пять малышей – о доля злая! – Сидят на корточках, взирая,
Как хлеб пекут.
Глаз оторвать нельзя от места, Где пекарь мнет сырое тесто,