На птичьих правах обитает аскет,
Храня в заповеданность волчий билет.
В брешах, пронзивших убыточный быт,
Бесчеловечность идей шелестит.
Ничейные правды меняют маршрут,
Соблюдая ничейности твердый статут.
То, что далось себя так породить,
Жует западня между быть и не быть.
Потаенный сад
Там цветочные грезы буравит пчелиное жало,
Тепловое крещение лечит с грехом пополам
Медовые раны. Колышется радуга на пьедестале —
Гармонии вод кочевой митингующий шарм.
В дымке июня роятся клубы переливчатых истин,
Избегают входить в парадигмы седых тропосфер,
А под инеем всем безразлично, куда кто зачислен,
Грациозно светла неподвижность озимых манер.
Там цветные фонтаны хранят ДНК океана,
Превращаются струи в подобье неистовых струн,
Когда в мареве сдвинется и директивно, обманно
Царским трезубцем помашет латунный Нептун.
На закате кровавятся мрамор и стекла вольера,
Что пустует давно, но в нем воздух опасно дрожит,
И в красном углу золотое перо шестикрылого зверя,
Пока петел не крикнет, в эмульсии лунной лежит.
Там аллеи, сужаясь, впадают в целинные тропы,
Что ведут по ту сторону празднества или добра и зла.
У обочин хранят заболевшую тайну античные гроты,
В щелях – для помазаний инфекционных смола.
Фруктоза сластит шифрограммы Аида, Эдема.
Благолепные радости истово реют с грехом пополам.
Дорога того, кто от всех воплощений отъемлем,
Огибает сколоченный из баснословностей храм.
Ночные картинки
Афинские позы атлантов
Колыхнулись на зов Сирен.
Проповедует на эсперанто
В неоновом сне манекен:
Сентенции не натуральны,
Отливают слегка серебром,
С экземами антиморали.
Превращаются омы в ОМ,
Выделяя флюиды блаженства,
Разделяя с богами эфир.
Из греков в варяги наследство
Олимпа несет Сатир.
Теолог забыл вещий тезис,
И десятки готических игл
Колют совесть его. А генезис
Нагнетает напевы Лилит.
Каракули позелененья
На металле эпических лат
Обету, что выполнен чернью,
Нежелательное говорят…
Гейзер Кастальский, глетчер
Алхимии не успевают
Впотьмах заключить пари.
Увядают неона свечи,
Атланты к Сократу взывают,
И, клеймя манекена плечи,
Восходит диктат зари.
Скифы
Розовеют следы заблудившихся джиннов и грифов
на темнеющих склонах, озерах, остывшей золе.
Над шатрами летают во сне баснословные скифы,
стремятся из гущ кабалы – на стезю к каббале.
У проселочных идолов – гнев и морщины на лицах,
на торсах – отметины вьюг, фимиама, хрущей,
даже горбики вышних субстанций грозят развалиться
по занимательной логике здешних вещей.
Камни хранят в микропорах скупые остатки
твердокаменной эры и гулких железных эпох,
а к шершавой поверхности эпидемический, сладкий
ошметок османских пиров инфантильно присох.
Татуировки трепещут на коже с оттенком олифы,
нарастает монист, амулетов, узорчатой утвари звон.
Отрешась от сновидческих грез, баснословные скифы
у грозных наскальных фигур отбивают поклон.
Солнце – куратор в тенетах вселенской интриги —
ниспошлет прописное количество энергетических мин.
И стрелы взметнутся, и кони пожар перепрыгнут…
В капище пресуществится под язвами адреналин.
«Сокровенно молчат на санскрите…»
Сокровенно молчат на санскрите
Брахманы, их сателлиты,
Знаменуя маститость элиты.
За пыльным щербатым углом
Продажный пигмей или гном
Демонстрирует свой Рубикон.
Вдохновенно молчат на латыни
Над собором Петра серафимы,
Знаменуя «вовеки и ныне».
В таверне мерцает софит,
В дыму возле кариатид
Гладиатора профиль висит.
Дерзновенно молчат на жаргоне,
Рожденье зажав, эмбрионы,
Знаменуя спасенья бутоны.
От Адама копящийся прах
Взывает, в сернистых слезах,
К отмщенью на всех языках.
«Совместимость души…»
Совместимость души
с беспредельностью
Не доказана. Но понятна.