А на улице, рядом с кафе —
Мать и больной ребёнок.
Она пледом его укроет,
Как грудного, везёт гулять.
А ему на вид тридцать пять.
Может, даун. Может, другое.
Мы замолкли с тобой, как дети.
Разговор наш свернулся клубком.
Дело даже не в них, а в том,
Что паёк общих тем доеден.
Мать хлопочет смешной обезьянкой.
Надевает на сына панамку.
Он не щурится даже на свет.
Я вздыхаю – мол, Бога нет…
Он сидит бессловесный, как мим.
А она говорит ему что-то.
И, внезапно, и мама, и сын
В звонкий, нежный пускаются хохот!
Мы сидим неподвижно, молчим.
Я с улыбкой завидую им.
*
Любимый разучился говорить,
Несказанным прощанием терзаем,
И научился спрашивать глазами:
– Где взять мне силы, чтоб тебя забыть?
– Ты сил возьми у тех, у посторонних,
Чьи сны модны́, и истины просты,
У парков, где осенние листы
Качают солнце на сухих ладонях.
А, может быть, у той другой любви,
Которая, как ласточка в стене,
Росла и крепла, спрятавшись в тебе,
И вот теперь на волю норовит.
Забудь о нашей юности фанерной,
Взгляни на стариков – они идут
Смерть караулить вечером в саду,
Как будто, чтоб прикончить её первой.
Когда-нибудь и ты, упав в кровать,
В которой сонный призрак мой лежит,
Прошепчешь нежно: «Милая, скажи,
Где взять мне силы, чтобы вспоминать?»
Письмо
Милый друг, у меня осталось не более чем десять
Твоих улыбок, фирменных и лучистых.
Одна всегда при мне, как карманный месяц.
Когда хреново – включаю её и греюсь.
Прислал бы побольше – перегорают быстро.
А из воспоминаний наших, самых весенних,
Я себе сделала как-то – была в угаре! —
Домик воздушный с садиком и бассейном,
Но не привязала (я же, мой друг, рассеянна…),
И он улетел, как будто воздушный шарик.
Живу, как умею – сама себе паж и привратник —
В приличной компании книг на фанерной полке.
Одиночество, знаешь, будто китайский ватник,
Уродует и толстит – но носится долго.
Из домочадцев – домашнее привидение
Да данная мамой в момент рождения
Любовь-царапка, любовь-мурлыка,
Любовь-не-сахар, но я привыкла.
Ну, что ещё? Иногда беседы веду с сычом,
И Муза зайдёт поболтать про Бунинские аллеи.
Отсюда вывод, любимый: ты ни при чём,
Просто я с нормальными не умею.
2017
Стихи
Стихи не пишутся! Они
Болтают ножками на крыше.
«Спуститесь вниз!» – но, чёрт возьми,
Мои стихи меня не слышат.
То они прячутся, дразня,
То рифм снежки летят мне в спину.
Стихи не дружат с дисциплиной —
Они в меня. Во всём – в меня.
Но нет мне никого родней,
Когда, устав и наигравшись,
Мои стихи бегут ко мне
И спят, к душе моей прижавшись.
Боль
А в глазах у него темно – холод, ночь, хризолит.
Сердце уже не то и иногда болит.
Видимо, в отпуск пора или выпить яду.
Вот и подъехали. «Вас подождать?» – «Не надо».
Вот он заходит. В банке, как в банке, закон-
сервированы не только деньги, но и клерки.
Его проводят в комнату без окóн.
Почтительно. Без проверки.
Его здесь знают, помнят. «А вас давно
не было, кажется, лет так сто?»
Он открывает ячейку быстро, словно крадёт.
И достаёт её.
И перед ней забывает себя, как роль.
Она – глубока, чиста – рассветное море.
«Ты посмотри, – он шепчет, – какая боль!»
«Боль как боль, она уже ничего не сто́ит,
Вложили бы лучше в славу, а это – мелко, —
сомневается клерк, – и потом, непонятно чья.
Страдать теперь не умеют. Кругом не боль, а подделки».
«Она не подделка… Да точно! Она – моя.
Славу я брал, с ней миллион хлопот,
у меня есть успех, виноградник и винзавод,
есть любовь, и есть страсть – всё по высшему классу, друг.
Но, бывает, нахлынет вдруг…
и одна только эта смешная, щемящая боль
кажется мне живой…»
А.С
«О чём мечтают деревья?»
«О том, чтобы сбросить корни,
Как крылья, расправить ветви,
И листья подставить ветру,
И в небо взлететь проворно».