В Москве хорошо понимали слабости кочевого образа жизни. В 1560 году Иван IV советовал ногайскому мирзе Исмаилу: «А в осень бы тебе идти того для, занже Крымским людем всем в Перекопи с лошадми и з животиною осеневати нельзя. То тебе и самому ведомо, что в Перекопи в два времена, середи лета и в осень, людем Крымским всем с лошадми и з животиною прокормитися нельзя. Выходят за Перекоп и за Днепр, переходят к Черному лесу, и тут стоят прокармливаются ‹…› И послал бы еси от себя детей своих всех, и племянников со всеми воинскими людми Крыма воевати»[27].

Распространение пороха в конце XV века лишило кочевые армии возможности захватывать города, защищенные укреплениями нового вида и пушками. В 1500 году крымские войска сожгли пригороды нескольких польских городов, но не смогли захватить их. В 1571 году сильная крымская армия достигла Москвы, но опять же не сумела взять город[28]. Крымские татары теперь предпочитали не брать города, а осаждать их, тем самым запирая гарнизон. В то время как часть крымского войска блокировала город, другие могли спокойно ловить и захватывать в плен жителей окрестных земель. Осада продолжалась до тех пор, пока отряд, увозивший добычу, не оказывался вне досягаемости гарнизона[29].

Тем не менее самым типичным пограничным столкновением был не масштабный военный поход, а набег. На своих южных и юго-восточных рубежах Россия была вынуждена иметь дело с нескончаемым военным конфликтом – партизанской войной, целью которой был захват людей, захват имущества, навязывание выгодных торговых условий и сбор дани. Даже когда российские власти были готовы купить сотрудничество племенных вождей и заплатить тем, кто принимал участие в ее военных походах, традиционные ценности воинственного общества препятствовали усилиям России по стабилизации рубежей. Успешный набег по-прежнему оставался главным способом показать свою воинскую доблесть и добиться славы, куда в большей степени, нежели участие на вторых ролях в военных кампаниях регулярной российской армии.

Набеговая экономика только укрепляла традиционные воинские ценности кочевого общества и противоречила интересам Российского государства. К примеру, в ходе одного типичного набега, состоявшегося в 1500 году, военный отряд из тысячи крымских татар захватил 5 тысяч пленников в Литве. За рабов можно было выручить немало денег на рынках Османской империи и Средней Азии; выкуп за пленников тоже мог быть очень велик. Как следствие, российскому руководству было сложно сделать настолько выгодное предложение, чтобы подобные набеги прекратились. Не каждый набег был успешным. Но в целом доход от среднего по размеру набега, в котором участвовало несколько сот всадников, захватывавших десяток пленников и несколько сот лошадей, существенно превышал любые выплаты, которые предлагала Россия.

Конечно, была и альтернатива – перенаправить набеги на другую цель. Например, в 1516 году крымский хан Мухаммед Гирей, твердо намеренный сохранять мир с Москвой, заплатил своему сыну Алпу, чтобы удержать его и его тысячный отряд от нападения на московские рубежи. Вместо этого Алп вторгся в литовские пределы. Но эта стратегия действовала лишь до тех пор, пока другая сторона (в данном случае Речь Посполитая) не предлагала более выгодных условий хану и его сыну[30].

Партизанская война подчинялась немедленным и сиюминутным нуждам. Геополитические соображения мало что значили в мире степной политики, и, даже когда заключался мир, мелкие набеги не прекращались. Вновь и вновь русские послы в Крыму сообщали, что отряды крымских татар готовятся к набегу на Московию, «а царю их ‹…› и царевичам не мочно унять, потому что, государь, наги и боси и голодны»