– В хорошем ходу железные изделия. Но они в значительных массах требуют много вьючного скота и быстро портят спины верблюдам. Зато металлическая мелочь, вроде подносов, замков и прочего, продаются с большой выгодой. И всё-таки главный предмет кашгарской торговли – чай. Он не в пример лучше бомбейского, разнообразнее, с неповторимым букетом ароматов и вкуса. Тем паче, как считают азиатцы, морские путешествия дурно влияют на его качество, превращая в лежалое сено. И англичане никак не могут победить этот изъян, – Чокан краем глаза заметил, как фрейлины Елены Павловны, сидящие перед круглым столиком, накрытом чайными приборами, переглянулись. Княгиня Одоевская отставила чашку на блюдечко, не донеся до рта, а княжна Львова даже наклонилась понюхать содержимое своей чашки, уморительно сморщив нос. Замечать такие курьёзы в свете было не принято, и штаб-ротмистр позволил себе улыбку лишь кончиком губ, скрытых усами. – Мы через Чугучак и Кульджу получаем в основном байховый и калмыцкий кирпичный, но главная элита: цабет, фу, атбаш и зелёный чай – почти не привозят в эти города. Монополия чайного импорта тоже может стать нашей, ибо продовольствие края скотом, которого там держат крайне мало за недостатком пастбищ, будет зависеть от нас.

– А хлопок? – нетерпеливо напомнил Горчаков.

Чокан, который уже докладывал министру об этом вопросе, понял, что спрашивает он не для себя, а для других присутствующих, высокопоставленных и власть предержащих лиц, от мнения которых многое зависит.

– Хлопок – тоже. Кашгарский хлопок своими достоинствами гораздо выше среднеазиатского, ибо кашгарлыки умеют обходиться с ним как должно и не снимают раньше времени, недозрелым, как в Коканде. А их бумага считается лучшей на территории Шести городов. Прибавьте к этому хотанский шёлк, превосходящий бухарский и кокандский. Притом что они не прилагают старания для воспитания шелковичных червей и улучшения их породы. Однако если возвысится спрос на вывоз шёлка, думаю, это небрежение прекратится, а производство товара увеличится.

Благодарная слушательская аудитория ещё долго сыпала вопросами, так что Чокан мало не охрип, отвечая на них. В конце концов, князь Горчаков сказал:

– Пришла пора думать об обустройстве фактории в Кашгаре. Учитывая подписанный в Пекине договор о торговле, думаю, судьба её решится положительно в самое ближайшее время.

Сердце Чокана ёкнуло и остановилось. Министр выразительно посмотрел на штаб-ротмистра и добавил:

– С назначением консула тоже проблем не возникнет.

Потом гости разошлись по группкам, по парам, и в разных концах гостиной начались другие разговоры. А Чокан остался подле Елены Павловны, ибо она сама завязала беседу:

– Девочкой я жила в Париже и училась в пансионе мадам Кампан. Вместе со мной училась дочь Жоржа Кювье. Он часто навещал её и даже читал лекции в пансионе…

Чокан, услышав имя знаменитого учёного-естествоиспытателя, встрепенулся, у него загорелись глаза.

– …потом мы часто встречались вне пансиона. Сначала благодаря дружбе моего отца с месье Кювье, потом я стала одной из самых его прилежных учениц…

Гутковский тоже увлекался статьями Кювье и заразил любознательного кадета, который перечитал все его работы. Помнится, вместе с Карлом Казимировичем они часто обсуждали его идеи и открытия.

Милютин, также оставшийся на прежнем месте возле кресла княгини, воспользовался паузой и с улыбкой ввернул:

– Покойный император Николай Павлович говорил: «Елена – учёный нашего семейства; я к ней отсылаю европейских путешественников. А если приходят священнослужители и разговор заходит об истории Православной Церкви – тем паче, она им расскажет больше, чем они сами знают».