– Наливай по такому случаю.

– По какому? За Ельцина, што ли?

– За Ельцина!

Ложкин удивленно уставился на Виктора, не понимая предложения товарища.

– Чтобы и для него в России крепкие березы отыскались! – закончил свой тост Воробьев.

– За это – с удовольствием! – протянул к Виктору руку со стаканом Столяров.

– Быть тому! – утвердил Середин.

И стаканы дружно отозвались: «быть»… «быть»… «быть».

Старый глинобитный сарай с односкатной «кавказской» крышей и небольшим запыленным оконцем был доверху завален всякой всячиной, копившейся по хозяйской надобности годами и десятилетиями. Здесь рядом с исправным велосипедом, на котором Яков Васильевич до болезни гарцевал по станице и ее окрестностям, соседствовал его послевоенный «дедушка», искалеченный вдрызг, облезлый и безногий, непонятно для чего оставленный. Скорее всего, по извечной крестьянской думке: «Авось сгодится по какой-либо нужде». Так же, как угольные и печные утюги; рассохшаяся деревянная прялка с большим колесом, похожим на пароходный штурвал; дюжина рубанков и фуганков, давно выслуживших все мыслимые сроки годности, растерявших свои вставные металлические зубы; безрукие лопаты; щербатые грабли; большие консервные банки из-под селедки, набитые ржавыми гнутыми гвоздями; металлические обручи на кадки, давно ненужные, ибо и сами кадки нынче вышли из хозяйского употребления; остовы керосиновых ламп и керогазов; рассохшиеся и колченогие венские стулья…

Для музейщиков и заядлых собирателей предметов старины здесь наверняка нашлись бы интересные экспонаты конца девятнадцатого и первой половины двадцатого века, периода до электрификации села. Но до этих экспонатов пришлось бы добираться через баррикады вишневых и яблоневых чурбаков, тяжелых, крученых и сучковатых, а потому не порубленных в свое время на поленья, оставленных до подходящего момента, как и многое другое под этой крышей.

Подбирая более-менее пригодный для приспособления под «биотуалет» стул, Валентин решил в ближайшие день-два разобраться и с чурбачным навалом.

С первой задачей он справился достаточно успешно для начинающего конструктора – выдолбил стамеской посередине сиденья стула подходящее отверстие, зашкурил наждачкой, обклеил картоном. Укрепил ножки саморезами. Снизу соорудил полку для отхожего ведра. Вот и вся нехитрая конструкция. Зато ослабевшему за время болезни отцу возможно самому, без посторонней помощи, нужду справить.

– Царствуй, батя, с комфортом! – провозгласил сын, ставя свое сооружение неподалеку от кровати Якова Васильевича. – Только крышку с ведра не забывай снимать.

– Постараюсь, – с нотками сомнения в голосе ответил старик, пошатав стул рукой, проверив на устойчивость. – Вроде не хиляется?

– Фирма гарантирует. Будь спокоен. Выдержит любые нагрузки. Под сиденьем – дополнительная опора из металлического обруча поставлена. Все на саморезах скручено. Надежный трон.

– Бог даст, не осрамлюсь впредь? – виновато улыбнулся Яков Васильевич. – Спасибо, сынок, за хлопоты! И смех и слезы с нами, стариками…

– Не за что. Глядишь, и мне в старости зачтется?

– В городе с этим проще.

– С туалетом – да, а немощь старческая везде одинакова. Не зря «непостыдной кончины» у Господа просим.

– Это так. А я вот молитв почти никаких не помню. Учил в детстве. Только потом не до них стало. Отвернуло правительство наш народ от церкви. Религию обозвали опиумом для народа, пережитком темного прошлого, мракобесием. Многие у нас и до революции не дюже религиозными были. В церкву, конешно, ходили по выходным все, штоб от других не отделяться. В церковно-приходской школе обучались. Иконы в каждом доме висели. Перед едой крестились. Но истовых христиан, таких, штоб все разумели и соблюдали, было меньше, чем оглашенных.