– Туда все отправимся когда-то, – проговорил Валентин, – но спешить не надо. Не ты ли рассказывал про цыганку, что нагадала тебе жить до девяноста пяти лет и умереть весной? Мам, ты помнишь?

Из-за занавески выглянула Оксана Семёновна, хлопотавшая на кухне:

– Чиво ты спросил, сынок?

– Ты помнишь предсказание цыганки отцу? Сколько она лет жизни ему напророчила?

– Кажись, девяносто пять…

– Вот! Девяносто пять! Я же помню. А ты, батя, говоришь, что скоро собираться в мир иной… Нет, мы еще повоюем с безносой дамой. Мы еще встанем на ноги и выпроводим ее за порог… Сегодня встанем! – уверенно заявил Валентин.

Сын намеренно играл роль оптимиста, чтобы не показывать свою жалость к старческой немощи, не подписываться под уже вынесенным Яковом Васильевичем самому себе приговором. Семейное предание о цыганке было маленькой соломинкой надежды из народной пословицы про утопающего, который и за соломинку хватается. Валентину очень хотелось, чтобы отец ухватился за былое предсказание, часть из которого про войну и плен уже сбылась, и захотел бороться за свою жизнь. Ведь без веры и желания самого человека одолеть болезнь любые лекарства и усилия врачей принесут мало пользы.

Глядя на беспомощного отца, Валентин вспомнил свое дошкольное детство, когда он завидовал взрослой жизни родителей и старших братьев. Ему казалось, что они свободно делают все, что хотят, а он опутан по рукам и ногам всяческими запретами – туда нельзя, сюда нельзя, ничего без разрешения взрослых нельзя… Как он мечтал, ворочаясь в постели, заснуть ребенком, а проснуться взрослым, самостоятельным человеком. Мечтал не торопясь идти под ручку с самой красивой станичной девушкой по Рыбацкой улице в клуб на танцы или в кино, небрежно кивая старикам и старухам, сидящим на лавочках и внимательно разглядывающим парочку влюбленных. Наивные детские мечты, но кого они не посещают? Много лет спустя появилось другое горячее желание – задержать стремительный бег времени, чтобы отодвинуть родительскую старость на более поздний срок. Да время не песочные часы, его не повернешь обратно. Главное, наверное, даже не в желании продлить жизнь родителям, а в том, когда оно появляется, есть ли еще шанс чем-то облегчить старость самых близких людей.

– Мужчины, – подала голос Оксана Семёновна, – завтрак готов. Сыночка, мой руки и садись за стол, а я зараз покормлю отца и сяду тоже.

– Мам, давай вместе батю покормим.

– Дак я уже привычная, а ты с больными стариками не нянькался. Садись, садись. Завтрак – на столе. Зачем же ему остывать? Я кашки отцу сварила на молочке…

Она села на край кровати и стала неторопливо кормить Якова Васильевича манной кашей, давая запивать топленым молоком.

– Ты зачем его из ложки кормишь? – удивился Валентин. – Он же так вскоре вообще руки не сможет поднять. Давай-ка поднос. Ставь миску с кашей. Ложку бате в руку дай, и пусть упражняется…

– Валечек! – опешила мать. – Дак он же перемажется кашей пуще малого дитя.

– И пусть. Оботрется салфеткой. Если надо будет, полотенце намочим.

– Сынок…

Но Валентин решительно отстранил мать и занял ее место подле отца. Подал ему ложку, приговаривая:

– Не ленись, Яков Васильевич. Будем считать это действо первым упражнением нашего комплекса твоей физической реабилитации. Согласен?

– Попробую, – нерешительно ответил отец. – Руки не слухаются давно.

Координация движений у него была явно нарушена. И, зачерпнув каши, он с трудом донес ложку до рта, опорожнил ее.

– Ну вот видишь, вполне справляешься с данной процедурой сам! – подзадорил сын. – Лиха беда начало!

Яков Васильевич еще несколько раз повторил манипуляции с ложкой. На губах и подбородке остались белые отметины от каши. Но он впервые после долгого перерыва ел самостоятельно и был удивлен и обрадован этим.