Так вот этот богатырь с косой саженью в плечах, не обращая внимания на разгульное окружение, самозабвенно давил пол плясом. Пьяный был, чего греха таить. И так-то он плясать не мастак, а уж под хмельное пиво и подавно коряво у него выкорчёвывалось.

Но у русинов под чарку зелена вина всегда как ни у людей. Кому медведь на ухо наступил, непременно принимается петь, корча из себя соловья доморощенного. Притом праведно пологая, что голос по тону выше, когда громче. Поэтому вопит он на одной ноте, но с разной силой остервенелости, пытаясь изобразить хоть какую-нибудь мелодию.

А у кого ноги ни из того места выросли и не теми руками вставлены, непременно пускается в пляс. Вот Дунав как раз являлся ярким представителем из последних. Руки сами по себе махались, ноги тоже с хозяином не дружили, но он упорно, сосредоточенно и даже с некой внутренней злостью, уперев мутный взгляд в заплёванный пол, выписывал кренделя с притопами и прихлопами, никогда не попадая в такт музыки, от чего при весёлом незатейливом плясе морду лица имел зверскую и собой недовольную.

Вот такая вот пёстрая картинка нарисовалась на княжеском пиру к моменту его безвременной кончины. Буйны молодцы, не видевшие белого света уже третий день, при этом неожиданно умудрились заполучить «конец этого самого света».

Распахнулись тяжёлые дубовые двери, толкаемые двумя верзилами из теремной прислуги. Попадали на пол перепуганные музыканты. И, вместо того чтобы продолжать играть и радовать людей, побросали все свои расписные игрульки и пустились по-пластунски наутёк ныкаться в щели как тараканы, забиваясь под столы и прячась под свисающей скатертью.

Боярские мордобойщики враз протрезвели и гурьбой кинулись усаживаться на скамьи, толкаясь как перепуганные бараны перед стрижкой, и наперегонки пристраивая зады на лавки. При этом натужно стараясь принять добропорядочный вид, почти думающий. Драчуны, торопясь как при пожаре, судорожно запахивали рваные рубахи и утирали кровушку с разбитых морд. У кого «украшения» рукавом с лица было уже не смахнуть, нарочито показательно прятали глаза в заляпанный пол, будто что там важного потеряли и непременно в аккурат теперь им срочно понадобившееся.

Купеческие сыны с противоположной стороны зала самую малость затормозили и среагировали не столь дружно, но всё же некоторое время погодя без согласования, приняли тем не менее единое совместное решение. Нет, они ни стали притворяться умными, ни стали корчить из себя трезвенников, уподобляясь боярам, и глаз навыкат, красных как у варёных раков прятать не стали. Они целиком как один спрятались, сползя под стол за скатерти и дружно забившись под лавки.

То же самое, но дружно, по-военному проделали нагие до безобразия ближники князя. Раз, и ни одного голого тела над столом не наблюдается. Только громкий шорох и бряцанье слышалось из-под княжеских скамей. Видно, решили служивые, что пора уже впервые за три дня одеться и разобраться, из конца в конец в горах одёжного хлама, что валялся по полам «аккуратно» раскиданным.

А вот бесстыжие голожопые девки с сиськами на перевес, прости их, Господи, наоборот, таиться и не подумали, а наигранно тяжело, с видом неимоверной усталости плюхнулись на княжеские скамьи синюшными задами, и все как одна приняли страдальческий вид, мол посмотрите на нас сиротинушек, как мы бедные за эти три дня уработались, ухомаздались и ухряпались, так что и «кыш» вымолвить не в состоянии.

Лишь один гуляка «конца света» совсем ни приметил и никак на него не среагировал. Как плясал Дунав посреди загаженной светёлки, так и продолжал заниматься этим самоистязанием. И плевать ему было на то что игруны замолкли и вокруг наступила кладбищенская тишина. Доказал богатырь всему миру, что для настоящих танцев главное не музыка с ровной поступью, а состояние души и глубинная потребность в излиянии резких и порывистых телодвижений, коими выплёскивал из себя танцующий избыток внутреннего негатива.