– Помилуй, матушка. Всё от себя сказывал. Будто у самого семь пядей во лбу… особливо с похмелья.

– Ступай, – повелительно выгнала она приглашённого гостя, – Ерману скажешь, мол по моей воле прибыл, чтобы не взбрыкнул чего.

С этими словами она небрежно бросила Дунаву золотой кругляш, как по колдовству сверкнувший в её до этого пустой руке. Воин, изловчившись поймал, взглянул на блестящий кругляш и расцвёл в нескрываемом довольствии. Это оказался золотой ярлык. С такой особой ордынской меткой не только в стойбище к ненавистному Ерману, но и в саму преисподнюю на полном пофигизме можно было войти, вышибая там ногой все преграды.

Богатырь на это ничего в ответ не сказал, лишь расцвёл в хищной улыбке и в предвкушении предстоящей встрече со своим бывшим нанимателем, согнул спину, да тем местом что пониже спины толкнул дверь и продолжая скрючиваться в три погибели неспешно покинул маленькую комнатушку.

Чернавка, что тайком привела богатыря в терем, ждала в сенях и как безмолвствуя привела, так же молчком и вывела гостя до ворот, хотя он бы и без неё не заблудился. Но тут так было заведено: кто гостя в дом приводит, тот и за ворота выпроваживает.

Не дала Матерь Дунаву расслабиться и потянуть время, как просил Сфендослав, и уже на третий день отправила в поход за невестой. Как выяснилось, караван пошёл в те далёкие края, вот к нему и пристроила она богатыря с Екимом-помощничком.

Караваном правил некий мирза Инопаш. Он хоть и носил этот высокий степной титул, обозначающий принадлежность к высшему сословию, к сословию ордынских господ, но воином был так себе, в большей степени представляя собой проныру-торгаша без бога, отца и матери, чем лихого рубаку.

Инопаш в стольном граде числился завсегдатай. Даже свой дом имел на окраине с большими складами, но дом тот стоял пустой. Лишь пяток охранников с семьями при нём держал, что жили не в самом доме, а в пристройках к складам. Знал Дунав, что жён у Инопаша имелось аж с десяток и детей не счесть, но в городских стенах мирза никого из рода никогда не показывал. А где семья обитала, держал в строгом секрете.

Богатырь его довольно хорошо знал, что по Киеву, что ещё по Ерманову стойбищу, где проныра тоже вёл свои торги, учиняя развод. Ни один пьяный бочонок вместе лобызали, не про одну жизнь по пьяни разговоров переговорили. Тем не менее, где родные края Инопаша, он Дунаву никогда не сказывал, сколь последний ни пытал и до какого свинства не упаивал.

Караванщик всегда и везде старался казаться неприметным. Одежд дорогих не носил. Сам щуплый до безобразия: что плечи, что задница одного размера, усохшего. С виду, в годах далеко постарше Дунава, к тому же рожа, обветренная всеми ветрами и постоянно жаренная на солнце, со временем превратилась в куриную жопку, поэтому сказать о его даже примерном возрасте было крайне затруднительно, а сам он о своих годах толи помалкивал, толи действительно сам не знал. Скорее всего второе.

Длинный чёрный волос с редкой проседью всегда плёл в касакскую косицу, туго утягивая лохмы на затылок, отчего голова казалась маленькой как у девки. Вместо щёчной бороды лопатой, как это было принято у людей, носил козлиную бородку без усов. Глазки мелкие, как и волос чёрные и вечно вроде как прищуренные, одним своим видом выдавая в мирзе всю его хитрожопость и пронырливость.

Инопаш, в отличие от других караванщиков впереди обоза никогда не ходил, но и в хвосте не плёлся на привязи. Так, посередь где-нибудь зачешется на своём тонконогом скакуне или неспешно рыскает неприметной тенью из конца в конец. По сторонам по пути ни озирался, вдаль ни заглядывал. Этот странный караванщик по его утверждению не верил глазам, но о его зверином чутье, что постоянно докладывало хитрой жопе о неприятностях, средь торгового и лиходейского люда складывались целые легенды.