Впав в необъяснимую прострацию, дева совсем перестала есть и пить, и даже в помойную лохань по надобности ходить. Завалилась на показавшийся уже нечувствительным бок и ни о чем ни думая, ни мечтая, да и вообще с отсутствием каких-либо желаний, распласталась тряпичной куклой в шкурах на пологе, теребя обрывки мыслей ни-понять-о-чём, что сами собой куролесили в голове. Будто это не она, а кто-то другой думает за неё. Как долго прибывала в том непонятном состоянии полного отупения Райс не помнила, но ей показалось это вечностью…

Вывел деву из оцепенения на грани гибели далёкий гулкий звук от входа, будто брёвна друг о друга елозят. Кутырка лишь приоткрыла опухшие веки, устало взглянув в направлении очередной галлюцинации, что начали накатывать в последнее время и на которые дева уже практически перестала реагировать. При этом ни пошевелилась и ни дёрнулась, словно у неё уже всё внутри полностью омертвело.

Лишь когда из поля зрения исчезла шкура, закрывавшая выход, а в её темницу хлынул солнечный свет, ударив нестерпимой резью по глазам, еле-еле поднялась на дрожащем локте, щурясь и во что бы то ни стало, стараясь сообразить, что перед ней, очередной глюк или реальность?

Яркое пятно света никуда не исчезало и продолжало нещадно слепить, причиняя боль, одновременно приводя отупевшую кутырку хоть в какое-то сознание, с приходом которого начало адаптироваться зрение и Райс уже отчётливо могла различить открытый входной проём. Только он пустовал. Никто в неё не появлялся. Вернее, ярица никого не видела. Она вообще ничего не могла разглядеть снаружи кроме ослепительного сияния сквозь постоянно льющиеся слёзы.

И тут Райс каким-то внутренним наитием поняла, что это не реальный солнечный свет, а божий, потусторонний, явившийся к ней в качестве приглашения на суд Троицы за все её былые прегрешения. Кутырка тяжело вздохнула, неспешно выползла из шкур, полностью прикрыв ладонью опухшие глаза и направилась в нестерпимо болезненный свет, резавший даже по прикрытым глазам до боли в маковке. А тут ещё на уши обрушился шквал звуков, и рыжая, растерявшись от неожиданности со всей силы зажмурила слезящиеся глаза и заткнула ладонями уши.

Стояла она в проходе долго, привыкая к забытым звукам, что со временем через прижатые ладони стали превращаться в знакомый шум леса с безудержным и самозабвенным пением птиц. Райс медленно убрала от ушей ладони, вытирая ими мокрое от слёз лицо. Звуки птиц ворвались в голову сильным и резким ором, но постепенно становясь терпимым.

Утерев слёзы, принялась за зрение. Сильно щурясь и загораживаясь ладонями, постаралась приоткрыть веки. По глазам прошлась болезненная резь и вновь хлынули слёзы. Только уставившись под ноги стала различать траву. Слёзы по ресницам капали вниз, а зрение постепенно стало возвращаться к пленнице.

Наконец, по-прежнему щурясь и прикрываясь одной ладонью, а второй рукой удерживая своё шаткое положение держась за проём, дева перевела взгляд вперёд и сквозь слёзную муть смогла различить трёх белых как снег вековух,20 замерших прямо перед ней словно выструганные идолы.

Они предстали во всём белом с головы до ног. С седыми словно покрытые инеем распущенными волосами, в длинных до земли светящихся белых рубахах и с высокими белыми посохами, что держали в скрюченных руках. Стояли вековухи молча, без какого-либо движения и внимательно разглядывали голую пленницу, будто чего-то ожидая.

То, что она попала на тот свет Райс даже не сомневалась и от этого осознания в душе почему-то стало легко и расслаблено. А чего дёргаться, когда уже всё кончено?