– С глазу на глаз надо бы поговорить, Михайло Борисович.

– Ладно. – Шеин махнул рукой стрельцам. – Ступайте, братцы. А тебя, Лаврентий, я попрошу остаться. Ну так что за пожар?

– Ляхи на Смоленск идут! – выдохнул Григорий.

– Эка невидаль, – усмехнулся Михаил. – Это уж вся округа знает – вон, крестьяне села покидают. Смотри…

Шеин достал из-за пазухи книжечку со своими записями, полистал.

– Ждали Сигизмунда под Смоленском к Спасову дню[37], а как Спасов миновал, Лаврентий доложил, что к Оспожнему дню[38] объявится… Как этот мерзавец войну нам объявил, очередной наш «Вечный мир» с Польшей порвал, так все отслеживается, Гриша.

– Пятнадцатого сентября он будет – выпалил Григорий. – На Никиту Бесогона.

– Думаю, шестнадцатого, – уточнил Лаврентий. – И сперва Лев Сапега подойдет, а потом уж король.

– Не с этим же ты очертя голову пер, сквозь заставы ломился? – спросил Шеин.

– Ну… И с этим тоже, конечно… Хорошо, что знаете… Но… Ехал я сообщить, что у тебя, господин воевода, в подвалах крыса завелась.

– Кто? – изумился Шеин.

– Крыса. Немцы так говорят, да и нам, похоже, сие выражение понадобится.

Теперь уж Колдырев запустил руку под жупан, под рубаху и вытащил сильно помятый свиток.

– Вот. Я возвращался в Россию. Ехал через Оршу. Там вышел случай, до которого щас дела нет. Но только при одном негодяе-поляке… покойнике… оказалось вот это письмо.

Григорий принялся разворачивать свиток, но из него тут же выпал другой.

– Тьфу ты, я и забыл! – Колдырев поспешно поднял бумагу. – Это я для сохранности одно письмо в другое завернул. А это как раз послание, которое вез поляк. И не от кого-то, а от короля Сигизмунда Третьего Вазы.

– Дай! – Шеин пробежал письмо глазами и протянул Логачеву.

– Глянь-ка, Лаврушка.

– «Милостивый государь! – стал вслух читать Лаврентий. – Все еще с надеждою и нетерпением ждем обещанного Вами плана подземелий крепости С., коий Вы обещали выслать…»

Сокольничий запнулся и дальше читал молча; лицо его, как и лицо Шеина, делалось все более напряженным.

– Кто? – Воевода уперся взором в лицо Логачева. – Кто может быть этой крысой, а, Лаврушка?

Тот сверкнул очками:

– Знал бы – переметчик бы у меня в подвале на дыбе висел. А кто… Полный план крепости может составить любой стрелец. Но вряд ли это имеет в виду Сигизмунд. Сколько иностранцев через Смоленск проезжало и кем они на самом деле были – Бог весть. Думаю, речь о тех внешних укреплениях, что ты этим летом ставил. Вот это действительно тайна. Полный список всех, кто доступ имел, сей же час представлю.

– Таких немного, – сдвинув брови, кивнул Шеин. – Хотя, судя по этому письму, плана у короля пока нет.

– Если письмо было одно. И если это попало к нам случайно.

– Да нет, пожалуй… Слишком сложно.

– А я бы проверил.

– Твоя воля. Действуй.

Логачев шагнул было к двери, но вдруг обернулся и, глядя прямо в глаза недавнему пленнику, спросил:

– А что за второе письмо у тебя, боярин? Взглянуть нельзя ли?

Колдырев протянул свиток, который перед тем небрежно сунул за пазуху.

– Только это ничего не значащая писушка, весточка от англичанина, с которым я от Посольского приказа ездил, его другу московскому.

– Говоришь не значащая, пусть так оно и будет, Григорий Дмитриевич. – Логачев улыбнулся как-то особенно ласково, – Только мне любопытно стало, отчего на сем свитке углем да по-латыни слово «Смоленск» начертано?

– А! – Колдырев рассмеялся. – Это и вовсе не к делу. Это я девице одной объяснить пытался, откуда родом. Польке одной.

Он помолчал и зачем-то добавил:

– Крысе.

Шеин удивленно взглянул на него. Григорий совсем смешался:

– Так ее звали. Крыштина, наверное.