– Что ты всё придираешься? Ну забыл.

– Беги!

– Нашёл мальчика!

– Я принесу, – вызвался Генри.

– Я с тобой схожу, – смущённо произнесла Мария…

Костер нехотя разгорался. Пламя широкими языками поднималось в тёмно-фиолетовое небо, стараясь дотянуться до звёзд.

– Хороший огонь! Скоро сюда сбежится вся деревня!

Наступило оживление. Радостно приступили к ночной трапезе, насмотревшись на магическую пляску красно-оранжевых существ, выпрыгивающих из черноты. Клювин пел подзабытые пионерские песни, вначале ему пытались подпевать. Тартищев и Лёва всматривались в тёмные силуэты далёких домов, но никакого движения в сторону сигнального огня не наблюдалось. Через час энтузиазм пропал. Один Клювин был ещё весел.

– Эх, хороша Русь! Генри, подтверди классикой, – скульптор доедал остатки жареной рыбы и допивал бутылку «Симбирской» водки.

– Фет. «Как ясность безоблачной ночи, как юно-нетленные звёзды…» – начал юноша.

– Ясно одно, – перебил Тартищев, – этот тайм мы проиграли. Нас никто не собирается искать.

Костер изрыгал пламя как Везувий. Его должны были увидеть в селе.

– Почему никто не пришёл? – пожимала плечами Вероника.

– Что грустить! – воскликнул Клювин. – Мы на отдыхе. Я вам расскажу одну забавную историю. По молодости я любил походы…

К полночи наступило всеобщее утомление. Вероника, Виктор, Люся и Цицерон ушли, помогая прихрамывающей Анне. Следом поплёлся Тартищев.

– Дьявол небесный! Где люди? Почему никто не пришёл на помощь? – возмущался Лёва.

Клювин был в приподнятом настроении:

– Весёленькая ночка! Какие звёзды… Жаль, выпивка закончилась. Пойдёмте искать спасение в сновидениях.

Лёва, ухмыляясь, и Клювин, бодро напевая, пошагали в чёрный туман спящего леса, растворяясь в нём без остатка и утягивая за собой свои собственные голоса. У догорающего костра остались двое. Тишина ночи опустилась на землю. Темнота вплотную приблизилась к костру.

– Хочешь, я прочитаю стихотворение Фета целиком, – Генри обнял девушку. – Ты дрожишь! Замерзла? Подсядем к огню поближе.

– Я люблю стихи. Почитай!

– Как ясность безоблачной ночи,

Как юно-нетленные звёзды,

Твои загораются очи

Всесильным, таинственным счастьем…

– Тебе какие девушки нравятся? – Мария глядела на дрожание пламени, будто спрашивала таинственного кочегара, следящего за огнём.

– Весёлые и добрые, как ты, – ответил Генри, открыто взглянув на девушку.

Мария помолчала; чуть улыбаясь, ласково посмотрела в глаза Генри, увидела в них отблески ночного костра и прошептала:

– А мне нравятся такие, как ты. Умные и симпатичные.

Генри прислушался к её дыханию, долго смотрел в переливающиеся оранжевым светом зрачки, вдруг приблизился и поцеловал застывшие губы Марии. Она закрыла глаза, потом отстранилась, встала, отряхивая платье: «Надо идти, Генри!»

Он вздохнул, взял лопату и присыпал угли. Некоторое время они шли молча. Затем Генри крикнул в небо: «А-а-а… Мари-и-я-а!» Молодые люди прислушались к эху и дружно засмеялись, прогоняя страшную черноту надвигающегося леса …

Следующие три дня были похожи один на другой. «Зал ожидания» продолжался; в основном все не спеша чаёвничали и разговаривали ни о чём. Скульптор обычно к ужину напивался. Скучно и тихо проходила трапеза, вечером все поспешно укладывались в постели с одной надеждой: завтра стена исчезнет и останется невероятным воспоминанием. Каждое утро Виктор, Генри, а иногда и Клювин с Лёвой шли к опушке, обходили стену и возвращались угрюмые и полные отчаяния: ничего не менялось в природе – невидимое ограждение не исчезало и пугало сердце и разум.

Тартищев заботился больше всего о своей ране, которая, впрочем, заживала. Он и Лёва продолжали с тупым упорством нажимать на кнопки телефонов. Лёва предпринял попытку вынести антенну от автомобильного приёмника на верхушку сосны, но радиоэфир оставался таким же пустым, как кошелёк нищего. Телевизор на всех каналах шипел, как потревоженная гадюка.