И он по-прежнему знал, что никак не мог остановить это.

Смерть очень трудно остановить, если она взяла косу в руки.

– Чем вы занимались в тот вечер?

– Пообедали, посмотрели телевизор, потом мадам Гамаш легла спать.

– А вы?

– Я сварил кофе и ушел к себе в кабинет.

– Работать?

– Я не стал включать свет. Сидел в темноте и наблюдал.

Одна темная фигура наблюдала за другой.

У Гамаша, сидящего в своем кабинете, создалось впечатление, будто что-то немного изменилось.

Темная фигура шевельнулась, чуть изменила положение.

И теперь смотрела на него.

– Как долго вы там оставались?

– Час, может, больше. Наблюдать было трудно. Темная фигура в темноте. Когда я вывел погулять собак, его уже не было.

– Значит, он мог уйти в любое время? Даже сразу после того, как вы сели. Вы ведь не видели, как он уходил?

– Не видел.

– Вы не могли задремать?

– Мог, но, вообще-то, я человек, привычный к слежке.

– К наблюдению за другими. У вас с ним это общее, – сказал Залмановиц.

Эти слова удивили старшего суперинтенданта Гамаша, он вскинул брови, но кивнул:

– Пожалуй.

– А на следующее утро?

– Он вернулся.

Судья Корриво решила, что пришло время объявить перерыв.

Старшему суперинтенданту предстоит провести в свидетельском кресле немало дней. Объяснять, отвечать, подвергаться перекрестным допросам.

В зале заседаний к этому часу стало нестерпимо душно, и она, уходя, попросила охранника включить кондиционер на время перерыва.

Открывая сегодня утром заседание суда, Морин Корриво радовалась, что ее первое дело об убийстве в качестве судьи будет простым и понятным. Но теперь в ее голову начали закрадываться сомнения.

Не то чтобы она не могла следовать закону. Следовать закону было просто. Даже появление фигуры в мантии в деревне, пусть и странное, легко подверстывалось под ясные законы.

Но потеть сильнее, чем от стоявшей в зале невыносимой духоты, ее заставляла необъяснимая враждебность, так быстро развившаяся между прокурором и его же собственным свидетелем.

И не каким-то обычным свидетелем. Не каким-то обычным полицейским, который произвел арест. А главой всей Квебекской полиции, черт побери.

Прокурор не просто играл на нервах старшего суперинтенданта, он делал это с особой изощренностью. И месье Гамашу это не нравилось.

Судья Корриво еще не набралась судейского опыта, но, проработав немало лет адвокатом, стала опытным судьей человеческих действий и реакций. И природы.

В зале судебных заседаний происходило что-то еще, и судья Корриво твердо решила выяснить, что именно.

– Или я чего-то не понимаю, или процесс уже понемногу съезжает с рельсов? – спросил Жан Ги Бовуар, присоединившись к боссу в коридоре Дворца правосудия.

– Вовсе нет, – ответил Гамаш, отирая платком лицо. – Все идеально.

Бовуар рассмеялся:

– И под «идеально» вы имеете в виду merde.[7]

– Именно. Где Изабель?

– Уехала, – ответил Бовуар. – Организаторская работа в управлении.

– Хорошо.

Изабель Лакост служила главой отдела по расследованию убийств, которым прежде руководил Гамаш. И он, уходя, выбрал именно ее для этой работы. Назначение Изабель вызвало немало недовольства. Гамаша обвиняли в фаворитизме.

Они все знали эту историю. Гамаш принял Лакост на работу несколькими годами ранее, в тот самый момент, когда ее собирались уволить из Квебекской полиции. За то, что она была другой. За то, что не участвовала в фальсификациях. За то, что пыталась понять обвиняемых, а не ломать их.

За то, что опускалась на колени рядом с телом убитой женщины и обещала – так, что слышали другие, – помочь ей обрести покой.

Над агентом Лакост потешались, ее осуждали, объявляли ей выговоры и наконец вызвали в кабинет начальника, где она встретилась лицом к лицу со старшим инспектором Гамашем. Он знал о необычном молодом агенте, над которым все смеялись, и пришел познакомиться с ней.