«Но, – пришла ей в голову безумная мысль, – я все еще могу спасти мастера Грандибля. Я все еще могу исправить причиненный ущерб».
И, пока еще были свободны руки, Неверфелл сунула ломтик Стертона в рот. Он раскрошился и растаял у нее на языке, и в следующее мгновение мир взорвался.
Он рассыпался на части, и оказалось, что он всегда состоял из музыки. Не музыки для ушей, но нот чистой души и назойливой памяти. У нее не было тела, но тем не менее она чувствовала, что ее нос – это храм, где громко поет хор, а ее рот – это народ со своей историей и необыкновенно красивыми легендами.
А потом тело к ней вернулось, или так ей показалось, и она брела по лесу, где деревья сочились нежным соком и что-то шептали, свет тягуче проливался, словно мед, щиколотки путались в сочной траве по пояс и голубых цветах. И кто-то еще был здесь.
Но вот видение растаяло. Она снова оказалась в роще мадам Аппелин, и ее крепко держали. Маска лежала на полу. Вокруг нее среди фальшивых деревьев стояли кандидатки, Глиняные девушки и мадам Аппелин собственной персоной. Их лица застыли в изумлении, взирая на оголившееся лицо Неверфелл.
Ложь и обнаженные лица
Это уж чересчур. Слишком много глаз. Неверфелл вообще не привыкла, чтобы на нее смотрели, и уж тем более столько человек. Она зажмурилась, но холодные жесткие взгляды продолжали колоть кожу. Ошеломленное молчание сменилось беспокойными криками и отчаянными, испуганными вопросами.
– Прикройте ей лицо! – раздался вопль. – Пусть она прекратит!
– Невозможно! – прокаркал кто-то в состоянии крайнего потрясения. – Невозможно! – Кажется, это была мадам Аппелин.
Отовсюду доносился кислый запах страха, наполнявший Неверфелл до краев и лишавший остатков самоконтроля. Словно кролик, за которым она так упорно гонялась, Неверфелл обмякла в хватке слуги. Но спустя секунду отчаянно, бездумно, изо всех сил начала вырываться. Будто сквозь туман она услышала чей-то вопль и поняла, что вцепилась в кого-то ногтями.
– Скорее, заверните ее вот в это!
У Неверфелл перехватило дух, когда ее, несмотря на сопротивление, швырнули на землю. На нее набросили что-то мягкое и тяжелое, спутав ей руки, и она чуть не задохнулась. Обезумевшему разуму потребовалась секунда-другая, прежде чем она поняла, что ее заворачивают в мшистый ковер, покрывавший пол рощи. Ужас перед неумолимыми взглядами сменился более насущным страхом задохнуться.
Неверфелл хотелось попросить прощения, умолять, требовать, чтобы они прекратили, но она утратила дар речи, да и никто не услышал бы ее сквозь ковер. Ее крутили и вертели, пока она не повисла, кажется, на чьем-то плече. До нее доносились обрывки фраз:
– Что за черт?..
– Как она тут оказалась?..
– Как она это делает?..
– Следствие…
– Следствие с ней разберется…
Человек, который ее нес, бежал, при каждом шаге его плечо впивалось ей в живот, и Неверфелл затошнило. Ее бросили на что-то плоское и тряское, поскрипывающее под стук лошадиных копыт. Она хрипела, всхлипывала и рвалась, стараясь запрокинуть голову и вдохнуть немного воздуха. Жизнь, дыхание и разум покинули ее, ужас взорвался черным фонтаном и поглотил Неверфелл целиком.
Здравый смысл покинул ее. Долгое время в голове не было ни единой мысли, только сдавленные хрипы в горле и слепящая белая паника. Потом на нее опустилась немая темнота. Когда Неверфелл пришла в себя, она лежала ничком на чем-то холодном и твердом. От ужаса мозг опустел, словно сосуд из высушенной тыквы. Что произошло? Почему? Где? Она не могла вспомнить. Наверное, она испортила сыр. Наверное, мастер Грандибль рассердился.