– Договорились. – Кронов, кивнув, добавил: – И, Дина, помни: жизнь изменяется. Как бы жизнь ни давили – жизнь заберёт своё. Нужно жить эротически, а не как мы живём логически, но в злосчастьях. Может, придёт пора, образ жизни как „добрый“, но репрессивный сменится вольным и эротическим… – говоря, Кронов чувствовал пыль во рту.

– Фёдор Павлович.

– Что?

– Дочь любите?

После паузы он изрёк: – Люблю.

– Прекрасно. Но не разлюбите, если я сообщу вам…

– Дина, ни слова! – Кронов скривился. Он опасался слов, что усилили бы тревогу с примесью страха, коя возникла около круга подле Оки зимой.

– Я так, по ходу… – Дина шагнула прочь отрешённо. Но Кронов понял: хочет предостеречь.

В чём дело? Что он не знал о Даше? Тот страшный круг и Волин? Круг – далеко, во-первых, и, может, круг действительно только смерч, случившийся из-за разницы в атмосферных средах в пойме и на яру зимой. Волин, может, не думал их напугать, но вмазался в камень и кувыркнулся вниз… А ремонтные боксы из серебра по виду, нужные, чтоб скрывать круги, – вот как тот, спиридоновский, – может, лишь заграждение вместо прежних заборчиков либо лент… Всё сводится вновь к кругам, понял Кронов, сводится к Волину.

«Боже, Дина! – чуть не вскричал он. – Что ты скрываешь?! Ну, расскажи мне!»

Да, лучше знать, он понял, пусть это страшно.

– Даша! – стал звать он, двинувшись к дочери.

Звякнул сотовый, и она отвернулась; сделала это, он был уверен, чтоб не заметил новую трубку.

– Есть?.. – Даша смолкла вдруг, а потом сказала: – Ладно, копайте и… и звоните мне… – Спрятав трубку, тронув живот свой, дочь к нему бросилась, обняла его и прижалась к нему. – О, папа! Я будто в небе, будто летаю!

– Даша, – изрёк он, чувствуя, что она ликует. (Больше счастливой Кронов её не видел).

И он запомнил душный, белёсый, пыльный тот день с цветением рядом сквера, с шумом Садового, заслонённого домом сталинской эры, с толпами школьников в униформе, громко смеющихся ни о чём, со строем бренд-лимузинов, с Сашей и Диной, с дочерью рядом, полной восторга.

Всё он запомнил в этот последний год бытия Человека в статусе «Homo Sapiens».

Дальше жуть нарастала, но постепенно. То, что спросил вдруг Кронов, было причиной названной жути, но в то же время этой причиной как бы и не было. Жуть составилась в сонмах действий, вызванных логикой нашей мысли и восприятия, при каких все и каждый бились со всеми, каждый был недруг всех и другого.

– Новая трубка? – выдавил Кронов.

Дочь прижималась, но он почувствовал, что объятья слабнут. Дина и Саша чуть отошли.

– Потом, пап, ладно? – бросила Даша.

– Что за секреты? Все тайну знают, только не я, – твердил он, точно баран. – В чём дело? Что ты скрываешь? Что там за трубка? Новый смартфон? Дай глянуть.

– Это сюрприз…

– Сюрприз?

Дочь вынула свой смартфон, – как Саша проговорился, впрямь дорогой.

– Откуда? – Кронов схватил его.

– Папа, незачем! – дочь просила. – Ты всё испортишь.

– Всё-таки. – Он упрямился; он имел уже мнение, возбуждённое Диной. – Деньги не с неба нам достаются.

– О, ты испортил всё! – Даша тронула свой живот, напрягшись. Жест был знакомый чем-то давнишним, чувствовал Кронов.

Дочь улыбнулась. – Пап, откровенно?

– Я с тобой честен.

– Честен всегда?

– Как факт.

Дочь спрятала руки зá спину. – Ну, я выиграла смартфон. Игра есть: шлёшь эс эм эс, везёт – выигрываешь. Веришь?

– Я не хотел тайн, – выложил Кронов. – Я тебе никогда не лгал. Я люблю тебя и хочу быть в курсе.

– Тоже люблю тебя… – Дочь, убрав с щеки волосы, улыбнулась. – Я ведь расту. Мы разные организмы, хоть и родные. Тайны в семнадцать лет неминуемы.

– Тайны есть органические, природные, – начал Кронов, сжавши смартфон, – есть тайны умышленные, опасные.