Баба постаралась изобразить сочувствие. Получилось плохо – время уже сгладило боль потерь, к тому же в Альдоге привыкли к варяжским набегам. И не только к варяжским – налетали на городище все, кому хотелось поживы, – чудь, веся, ливы… [59]

Айша брела возле телеги, думала. Брата она никогда не видела, поэтому и горевать не могла. Зато стало ясно, почему князь призвал к себе Бьерна с людьми, – после набега Орма воев у него в дружине осталось не так уж много. А оборонять городище нужно. Вот и понадобился Бьерн – сынок старого боевого друга.

Коняга щла вперед, дорога мягко обогнула городьбу, слилась с наезженным большим трактом, уползающим в настежь распахнутые ворота. Сбоку, чуть не спихнув телегу на обочину, протряслась на ухабах огромная повозка. В повозке сидели несколько мужиков с угрюмыми, темными от копоти лицами.

– Тьфу, идолы! – выругалась баба, выправила лошадь, посоветовала Айше: – Да ты полезай на телегу, девонька. В ногах правды нет. Я тебя у пристани ссажу – там ныне суетно, как на торжище. Может, там и брата встретишь, коли живой он. Вишь, даже кузнецы туда поехали – товар свой к князю повезли. Князь нынче среднего сынка Избора в урманские земли походом снаряжает. Воевода при нем пойдет, да Вадим Хоробый – лучший наш вой, собирается… М-мда…

Баба замолчала. Айша запрыгнула на телегу, подперла боком новую знакомицу, молвила:

– Благодарствую.

Телега вползла в ворота Альдоги, городище оглушило притку шумом и вонью.

На пристани никто не знал Сирота из Приболотья. Занятые своими делами вои неохотно оглядывали притку, отрицательно мотали головами. В толчее и гаме Айше было душно, словно в тесной клети. Хотелось света, воздуха, простора. Невольно вспоминалась родная Затонь – тихие ровные болотины, суровые одинокие осины, травные заросли у старого колодца… И запахи – чистые, свежие, совсем иные, чем здесь.

Солнце уже покатилось к лесу за Волховом, а народ на пристани не расходился. Были тут и вои в шеломах и нагрудных кольчугах, и торговцы, надеющиеся в суматохе подороже сбыть свой товар, и мужики – злые, уставшие, с мокрыми от пота спинами, и девки, выглядывающие в толпе воинов покраше, – как-никак лучшие женихи всегда в княжьей дружине.

Один раз Айша чуть не угодила под копыта чьей-то лошади, дважды упала на истертой до скользкой глины земле и еле выбралась из-под топающих и шаркающих людских ног. Обессилев, притка протолкалась в сторонку, к кустам, что росли вокруг пристани, села, привалившись спиной к тонким ненадежным веткам, согнула ноги в коленках, сунула под них купленную в рыбацком урочище суму, закрыла глаза. Далекие покрикивания мужиков, скрип сходен, плеск воды под мостками уже не пугали – втекали в уши однообразным гулом, укачивали. Айша зевнула, ткнулась подбородком в скрещенные на коленях руки.

– Айша?

Собственное имя, сказанное знакомым тонким голоском, вывело из забытья. Притка вскинулась, протерла глаза. Перед ней, босой и непривычно чистый, но такой же толстый и розовощекий, как раньше, стоял Гуннар. Улыбался во весь рот, мял босыми ногами глинистую землю.

– Чего сидишь? – поинтересовался он, склоняя лохматую голову к плечу. Поковырял в носу пальцем, добавил: – Глупая.

– Сам такой, – вежливо сообщила ему Айша. Хотела сказать холодно, с достоинством, вроде и сказала так, только не выдержала, протянула к глуздырю руки, обхватила детское тельце, прижала к себе.